— А они не люди? — обиделась Елена.
— Люди, да не те. С другого куста орехи.
— Орех — все орех, на каком бы кусту он ни был, — возразила Елена.
— Нет, не все орех! — подпрыгнул старик на своем чурбане. — На одном кусту они желтые да полные, а на другом, глядишь, червивые и пустые. Поняли?
Он быстро повернулся к Захару, сказал с жаром:
— Коммуна — это великое дело! — Внезапно голос его упал: — Распалась только она у нас…
— Как распалась? Отчего распалась? — заинтересовался Захар, тронутый его воодушевлением и печалью.
— Как распалась — рассказать нетрудно. Взяли и поделили между собой все имущество. А вот почему распалась — это вопрос большой сложности.
— Имущество-то это вовсе не ваше было, а чавлейского барина, — опять вмешалась Елена.
Старик снова подпрыгнул на своем чурбане.
— Барское, говоришь?! Ошибаешься, баба. Это наше имущество! Мы его в поте лица добывали, а он им владел. Настало время — мы его себе взяли, и стало оно народным, как сказал товарищ Ленин.
Он встал торжественно и показал на портрет. Захар только теперь заметил, что из золотой узорной рамки, прищурясь, смотрел лысый человек с небольшой бородкой.
— Это Ленин?! — удивился он, подходя к портрету.
— Батюшки ты мои!.. А я крестилась на него, когда вошла. Думала, что это у тебя икона висит! — сказала Елена, привставая на топчане.
— На него не диво и помолиться, — ответил старик и обратился к Захару: — Не видел его? Посмотри как следует.
Он взял со стола лампу и поднес к портрету.
— Смотри, каков он есть!
— Я видел, в газетах видел.
— То-то же, — сказал старик, ставя на место лампу.
— А пчельник теперь куда? — спросил Захар после некоторого молчания.
— Да разве в пчельнике дело? Возьмут и разделят, как все поделили… Да ты пей чай-то, а то остынет.
Он прошелся по тесной избушке, продолжая говорить:
— Разволновали вы меня. Пойду пройдусь, все равно теперь до утра не засну. Вы ложитесь и спите спокойно. Я в сенях устроюсь, обо мне не беспокойтесь.
— В сенях холодно будет, — начал было Захар, но старик не стал его слушать, накинул на плечи зипун и вышел.
Захар, отодвинув в сторону чурбан, стал стелить себе на полу. Он потушил огонь, лег и долго лежал с закрытыми глазами, стараясь заснуть.
— Заня, Заня! — позвала Елена.
Захар ничего не отвечал. Ему было не по себе. Спустя некоторое время он услышал, как она села на топчане и ее босые ноги осторожно шаркнули по полу.
— Пойми меня, Занюшка, — зашептала она совсем близко. — Если бы ты знал мою жизнь, ты бы пожалел меня…
— Как же я могу пожалеть тебя? — глухо ответил Захар, тронутый ее жалобой.
— Глупенькой девчонкой выдала меня мать за старого пьяницу. Кроме побоев и надругательств, я ничего не видела… Потом Кондратий… Разве я виновата, что так сложилась моя жизнь: от одного старика к другому. А как бы хорошо мы пожили с тобой, Занюшка. Хоть с годик… Кондратия ты не бойся, он ничего не будет замечать, а свекрови я прищемлю язык.
— Я никого не боюсь, — возразил Захар. — Только напрасно все это. Неужели думаешь, что я вечно у вас буду жить и собирать крохи с вашего стола?
— А что тебе у нас не жить? Люб ты мне, Занюшка, так люб, что не могу с собой совладать.
Захар почувствовал на своей шее ее горячие руки.
Он сел на постели и резко отстранил от себя Елену.
— Не могу я этого, Елена Петровна. Понимаешь — не могу! Я лучше уйду, выйду на волю…
Захар вскочил и выбежал из избы.
Елене было до слез обидно за свое унижение. Уткнувшись в грязную, пахнущую воском подушку старика, она беззвучно зарыдала. «Дура я, дура, — повторяла она сквозь слезы. — Зачем мне надо было лезть к этому молокососу, он же совсем еще глупый…»
С рассветом Захар вернулся в комнату, переоделся в свою одежду и вышел запрягать. Первые лучи солнца прорывались сквозь густые ветви сосен, золотистыми бликами скользили по поляне, уставленной рядами красных и желтых ульев. Поляну окружали невысокие кустарники черемухи, калины и крушины. Черемуха была в цвету. Ее белые кисти сверкали бусинками капель вчерашнего дождя.
— Ты что же, около лошади спал? — спросил старик, помогавший запрягать.
Захар смолчал. Ему теперь и самому было неловко за все, что случилось ночью. Старик искоса посмотрел на него и хитро улыбнулся.
— Она тебе хозяйка?
— Ну, хозяйка, — с неохотой ответил Захар.
— Муж-то у нее, видать, старый?
Захар опять смолчал, но старикане унимался:
— С чего же она разъезжает с тобой по лесам-то? А я ведь думал, ты с ней того… Потому у них и в работниках живешь. Ну, коли не так, значит, ты глуп.
— Это почему же? — с удивлением спросил Захар улыбающегося старика.
Но тот заговорил серьезно:
— Жить в работниках у кулака такому молодцу! Палкой, видать, тебя бить некому.
— Куда же мне деваться? — обиделся Захар.
— Не знаешь, куда деваться? В город подаваться надо, ближе к рабочему люду. Настоящим человеком станешь только там. А здесь что — мироеды кругом. Каждый в свою мошну норовит запихать. Им, чертям, мало трех революций, еще одна требуется, чтобы перешерстить их как следует!
Старик так разошелся, что его лысина побагровела, а белая пушистая борода вздрагивала, словно его кто тряс. Захар с удивлением смотрел на него, не понимая причины внезапного гнева. Но старик тут же отошел и громко засмеялся.
— Что стал? Затягивай супонь-то!
— Ты, дед, какой-то блажной, — сказал Захар.
— Будешь небось блажным, когда доживешь до моих лет. А бабу-то ты напрасно обидел.
Пока запрягали лошадь, проснулась и Елена. Она уже была готова в дорогу, когда зашел за ней Захар.
— Поедем? — спросила она, не глядя на него.
Захар мотнул головой и хотел вынести ее узелок, но она опередила его и, схватив свое добро, вышла из избы.
Захар сел на облучок. Они попрощались с гостеприимным стариком и тронулись. Старик некоторое время шел сбоку тарантаса, потом отстал и исчез за поворотом лесной дороги. Вскоре они выехали на большак, и Захар погнал лошадь. За все время пути они не обмолвились ни словом. Да и о чем могли говорить? Однако при взъезде в город Елена сказала ему:
— Думаю, что о моем вчерашнем глупом поведении ты не станешь рассказывать?
— Кому и зачем об этом рассказывать? — ответил Захар. — Я вчера, может быть, в сто раз был глупее тебя. Расскажешь кому-нибудь, меня же засмеют.
Елена несердито посмотрела на него, сказала тихо:
— Молод ты еще, Захар.
Тарантас проехал по большому мосту через Суру и с грохотом выкатился на мощенную булыжником главную улицу уездного города. День был базарный, на улице было многолюдно. Потянулись ряды лавок с витринами, заполненными разным товаром. Над железными дверями лавок красовались новенькие вывески. На некоторых масляная краска еще не успела высохнуть. Захар и раньше несколько раз с Кондратием бывал здесь, но тогда город казался тихим и пустынным, теперь же он был похож на муравейник, который мимоходом копнули палкой. Новая экономическая политика, видимо, коснулась его раньше, чем деревни. Захар оглядывался по сторонам, удивляясь многолюдности и непривычному шуму улицы. Раза два он чуть не наехал на зазевавшихся прохожих. Наконец он со своим тарантасом надолго застрял меж двух груженых подвод, и его так стиснули, что затрещали колеса.
— Ты что, раззява, не видишь, куда прешь?! — кричал на него бородатый мужик с одной подводы.
— Пошел, пошел! — подзадоривал с другой. — Сомнем его, окаянного, будет знать, как ездить.
— Я те сомну! — ощетинился Захар, слезая с облучка, чтобы подать лошадь назад.
Но лошадь податься назад не могла. Ось встречной телеги попала между спицами колеса тарантаса. Захар подошел к задку телеги, на которой сидели бородатый мужик с женой и с сынишкой, ухватился за задок и вместе с людьми оттащил телегу в сторону.
— Вот это да! — удивился мужик.
Сидящие на второй подводе поторопились отъехать подальше. Елена с затаенной улыбкой смотрела на Захара, любуясь его силой и смелостью. Она даже как-то невольно забыла вчерашние неприятности.
