— Это только предположения и загадки, да Винчи унес тайну с собой в могилу.

Мы заказываем еще по чашке кофе и продолжаем разговор.

— Хорошо, так, когда я смогу увидеть картины Николаса Бредли? — мы уже болтаем с ним как старые знакомые. Сама удивляюсь, что полностью расслабилась в компании парня, которого знаю от силы три часа.

— В любое время, но мне пришла идея, чему будет посвящена следующая выставка.

Мы уже пили по третьей чашке кофе, и мокрая одежда не имела никакого значения.

— Но ты, конечно же, не признаешься, — фыркаю в ответ.

— Почему же, это не секрет, — он делает паузу, а я уже знаю, что он скажет, — если ты согласишься, я хотел бы рисовать тебя.

Почему-то звучит очень интимно. На пару минут теряюсь и опускаю глаза на руки, лежащие на влажных джинсах.

— Покажешь то, что нарисовал? — спрашиваю, отнимая взгляд от разглядывания ткани и обращая его на парня.

Николас пару минут размышляет и все же расстегивает рюкзак, доставая альбом. Беру в руки и открываю… Лицо сразу же вытягивается, а глаза удивленно взлетают на Бредли. Конечно, я полный ноль в этом, но он все так точно изобразил. Вот я сижу, повернув голову. Затем похожий рисунок, но уже чуть ближе. Моих портретов пять штук, но когда хочу перевернуть и взглянуть, что дальше нарисовал этот талантливый парень, он выхватывает альбом и прячет в объемном рюкзаке.

— Такое впечатление, что там что-то непристойное, — хмыкаю, наблюдая за его действиями.

— В этом альбоме более личные рисунки, которые я показываю кому-то очень редко, — тон меняется, как и выражение лица.

Мне хочется вернуть непринужденную атмосферу, поэтому задаю вопрос:

— И сколько занимает… сам процесс?

— Все зависит от характера художника и его техники. Начинается процесс с наброска, когда намечается примерное местоположение объекта. Занимает в общей сложности, лично у меня, часа два.

— Думаешь, кто-то купит картину, на которой я?

— С моей техникой и твоими красивыми чертами лица… Думаю, мы произведем фурор, — уверенно говорит Бредли, широко улыбаясь. Наверное, только я считаю, что это глупая затея. — Ты согласна?

С сомнением смотрю в окно, где дождь уже успокоился, а небо сменило цвета на чистые бархатные темно-синие тона. Сначала хочется ответить «Нет», но губы говорят:

— Хорошо.

Николас удовлетворено вздыхает и подзывает официантку.

— Ты же не против начать завтра?

***

Залетаю пулей в дом и стаскиваю мокрую одежду, закидывая ее в стиральную машинку. Наполняю ванну горячей водой, добавляя пены с ароматом лаванды. Мысли постепенно становятся по местам, и только сейчас понимаю, в какую авантюру влезла. В тот момент я будто находилась под гипнозом, под чарами кофейных глаз и голоса Бредли. Сейчас эта идея кажется до абсурда… абсурдной! Николас оставил адрес и номер телефона, поэтому не поздно еще отказаться от безумной затеи. Но непослушные пальцы, набирающие пару раз номер и замирающие над кнопкой, так и не сделали этого. Плюнув, я подумала, что утро вечера мудренее, и позвоню завтра, извинившись и поблагодарив за приятное общение.

В итоге, на следующий день я ехала в метро в район Шордич, даже не удивляясь, что Николас Бредли там обитает, ведь это пристанище художников, скульпторов и дизайнеров. Там даже стены пабов и модных кафе разрисованы разными шедеврами — этот восточный уголок города был ярким, красочным и скучным его не назовешь, потому что здания ангаров и складов сразу же превращались в галереи, а стены служили холстами для рисунков.

Нахожу таунхаус под номером шестьдесят семь и стучу в дверь, переминаясь с ноги на ногу и заправляя непослушные волосы. Дверь открывается, и на пороге появляется знакомое улыбающееся лицо художника.

— Привет, проходи, я уже все подготовил.

— Привет, — бурчу в ответ и прохожу в «обитель холостяка».

Удивляюсь чистоте и порядку, которые сразу же бросаются в глаза. Для меня жилье парня — это разбросанные вещи, пыль, полный хаос, но здесь все с точностью наоборот: оформлено в стиле хай тек, где преобладают серые и кофейные тона. Одна стена украшена странной картиной, которую невозможно не заметить среди приглушенных красок — она ярким пятном выделяется на темном фоне. Подхожу ближе и разглядываю девушку, изображенную на холсте.

— Это работа чешско-моравского живописца Альфонсо Мухи в стиле «ар-нуво», называется «Весна», — раздается рядом глубокий мелодичный голос Николаса.

— Изображение гармонирует с названием… — произношу и отрываю, наконец, глаза, которые упираются в Бредли, внимательно наблюдающего за мной. Сегодня на нем свободная рубашка, светлые потертые джинсы, а волосы как всегда образуют непослушные русые вихри. — Ты живешь один?

Не знаю, зачем задаю этот вопрос, и так понятно — не чувствуется «женской руки». Он только усмехается и кивает куда-то вглубь дома. Иду за ним, разглядывая картины, встречающиеся на пути, именно они разбавляют серость и холодность, говоря о том, что хозяин — любитель искусства и, быть может даже, творческая личность.

Захожу в помещение, понимая, что это студия: повсюду разные зарисовки, карандаши, листки бумаги, мольберт. Чувствуется, что это самая любимая комната в доме, так как именно она кажется уютной и обжитой, в отличие от других. Светлая, просторная, с разрисованными стенами — мне безумно здесь нравится, стою с открытым ртом и не говорю ни слова.

— Я подумал о том, что неплохо начать со студии, но можно будет рисовать и на улице, чтобы разбавить и не делать один и тот же фон, — откашливается Бредли и садится на стул, разворачивая его спинкой к себе.

— Ладно… — неуверенно говорю и тоже присаживаюсь на стул. — Значит, мне надо просто сидеть в одной позе, так?

Он по-доброму усмехается, поднимается и ставит перед собой мольберт с чистым листом бумаги.

— Хорошо, сначала я рисую тебя в анфас и затем в профиль, договорились? Подними немного подбородок… так… отлично… и положи руки на колени. Расслабься, мышцы лица очень напряжены и, кажется, будто ты сидишь на электрическом стуле.

— Так оно и есть, — тихо шепчу, но Николас слышит и посмеивается надо мной. Откуда-то доносится музыка, и брови удивленно ползут вверх.

— Это, чтобы ты не заскучала в процессе, — хмыкает он, берет карандаш и начинает рисовать.

Что ж, все возвращается на круги своя — я в роли модели, но уже в другом амплуа. Интересно, мне можно открывать рот? Глаза постоянно смотрят на Николаса, который пронизывает мое лицо, тело, как лазерный рентгеновский луч. Его кофейные глаза постоянно перемещаются от мольберта и на мое застывшее, словно маска, лицо. Сосредоточенный… В своей стихии, как и я когда-то. Одна мелодия сменяет другую, третью, и создается иллюзия, будто мы находимся в какой-то сфере или на необитаемом острове. В мире остались только два человека: художник и его муза. Муза… Ловлю эту мысль и слабо улыбаюсь, замечая, что губы пересохли, облизываю и сглатываю слюну. Бредли наблюдает за мной, и уголки его губ ползут вверх, а карандаш так и порхает над листком бумаги, будто волшебная палочка.

— Не поверишь, но еще немного… — бормочет он, а глаза лихорадочно сверкают.

— Правда? — недоверчиво хриплю и подавляю желание покрутить затекшей шеей, все-таки сидеть, не двигаясь, полтора часа задача не из самых приятных и легких. Если раньше я могла становиться в любую позу, сейчас задание совершенно другое.

— Да…

Бредли не обманывает, и через полчаса я уже стою за его спиной и смотрю на свой портрет: до боли точный и словно живой. Боже, с горе-художником я погорячилась, он невероятный… Невероятно-талантливый.

— Предлагаю перекусить и продолжить, как тебе? — поворачивает голову и с иронией поглядывает на мое лицо.

— Да, было бы неплохо, — бормочу в ответ и, наконец, отрываю взор от портрета.

Под «перекусить» подразумевается паста «Болоньезе» собственного приготовления, отчего мои глаза лезут на лоб.

— Ты еще и готовить умеешь?