Очевидно, что по отношению к человеку, признаваемому существом свободным, возможно только такого рода Откровение.

Не все, что предлагается нашему пониманию, может нами приниматься или во всей его объективной истинности, или совершенно не согласным с нею образом, или же отчасти согласным с нею — и этот последний способ понимания есть единственно вероятный, единственно возможный. Следовательно, Откровение, предоставленное такому пониманию, теряет на деле свой достоверный смысл, а следовательно, теряет самую сущность свою, причину самого своего существования, становится лишенным своей силы и значения, делается как бы несуществующим.

Очевидно, что одно Откровение есть нечто совершенно бесполезное, не достигающее своей цели и потому невозможное, если вместе с ним не преподано способа сохранения его достоверности, его истинного смысла и правильного применения к каждому данному случаю.

Это совершается посредством того, что мы называем церковью, которая по необходимости столь же непогрешима, как непогрешимо само Откровение, есть единственно возможное ручательство за его непогрешимость не в нем самом, а в нашем понимании его.

Отношение церкви к Откровению совершенно то же, как отношение суда к гражданскому закону, с той разницей, что внутренняя достоверность заменяется в последнем случае внешней обязательностью.

Представим себе совершенный гражданский кодекс.

Без судебной власти для его истолкования и применения он был бы бесполезнейшей из книг. Двое тяжущихся, конечно, никогда не решили бы своей тяжбы, если бы им обоим было предоставлено справляться в законе о том, кто из них прав.

А если бы все тяжущиеся были достаточно проницательны, достаточно свободны от личного эгоистического взгляда, заволакивающего для них правое, чтобы решать таким образом свои тяжбы, то опять-таки закон был бы для них совершенно излишним; ибо это значило бы, что они носят его в своем уме и сердце во всей полноте и совершенстве.

Итак, самое значение Откровения будет зависеть от того, какое значение придается понятию о церкви и нераздельному с ней понятию о ее непогрешимости.

Таких понятий существует, как известно, в христианском мире четыре.

Понятие православное, утверждающее, что церковь есть собрание всех верующих всех времен и всех народов под главенством Иисуса Христа и под водительством Святого Духа, и приписывающее церкви, таким образом понимаемой, непогрешимость.

Понятие католическое, сосредоточивающее понятия о церкви в лице папы и потому приписывающее ему непогрешимость.

Понятие протестантское, переносящее право толкования Откровения на каждого члена церкви и потому переносящее на каждого эту непогрешимость, конечно, только относительно его же самого, или совершенно отрицающее непогрешимость где бы то ни было.

Наконец, понятие некоторых сект, как, например, квакеров, методистов и так далее, которое можно назвать мистическим, так как оно ставит непогрешимость в зависимость от непосредственного просветления каждого Духом Святым и признаком такого просветления выставляет сознание каждого, считающего себя вдохновенным или просветленным.

Первые три понятия не представляют внутреннего противоречия, если только могут доказать справедливость своего воззрения.

Понятие протестантское, отвергая всякую непогрешимость и представляя все произволу личного толкования, тем самым отнимает всякое определенное значение у самого Откровения, ставит его в одну категорию со всяким философским учением, с той, однако же, невыгодой для Откровения, что, так как это последнее выставляет свои истины как определенные положения, которых вовсе не доказывает, а не как выводы из общего начала, добытого посредством логического построения, то лишается и той доказательной силы, которая свойственна систематизированной науке.

Очень верной эмблемой или символом протестантского взгляда может служить следующая черта из жизни президента Соединенных Штатов Джефферсона. Джефферсон был, что называется, вольнодумцем, не признавал божественности христианства, но уважал многие из его истин. Желая отделить справедливое от того, что, по его мнению, ложно, он взял два экземпляра Евангелия и вырезывал из них то, что казалось ему сообразным со здоровым понятием о нравственности, или, проще сказать, то, что ему нравилось. Свои вырезки наклеивал он в особенную тетрадку и таким образом составил себе свод нравственных учений или, ежели угодно, систему религии для своего обихода. Каждый приверженец протестантского учения поступает, в сущности, совершенно таким же образом, или даже иначе и поступать не может. При этом, у каждого соберется тетрадка с особым содержанием, и мудрено себе представить, чтобы оно не носило на себе печати своего хозяина. Мистик не удостоит вырезки всего, что покажется ему слишком простым или естественным, рационалист — того, что покажется слишком таинственным и сверхъестественным. Мудрено, чтобы ножницы не получили иного направления у склонного к мстительности, к честолюбию, к тщеславию, к корыстолюбию, к сладострастию и т. д.

Неизбежные последствия такого взгляда устраняются, насколько возможно, протестантами установлением условных, произвольных, искусственных ортодоксии, которые и известны под именем вероисповеданий англиканского, лютеранского, реформатского, пресвитерианского и т. д., которые, очевидно, никакого авторитета у своих мыслящих последователей иметь не могут, потому что ни за Генрихом VIII, ни за Лютером, ни за Кальвином, ни за Цвинглием не признают они никакого вдохновенного авторитета, а так же точно и за своими церковными собраниями, как, например, за Аугсбургским, не признают значения соборного.

Все эти ортодоксии суть, следовательно, только различные системы вырезок.

Отвергнув церковное предание, Лютер с тем вместе вырезал и текст апостола Павла, в котором повелевается держаться преданий; отвергнув некоторые таинства, вырезал и тексты, которыми апостол Иаков устанавливает елеосвящение или которыми апостол Павел утверждает, что брак есть великая тайна, и т. д.

Кальвин пошел дальше в своих вырезках, вырезав, например, из Евангелия Иоанна всю беседу Иисуса Христа с учениками о значении причащения.

Про католическое понятие о церкви нельзя сказать, чтобы оно заключало в себе какое-либо внутреннее противоречие, как протестантское.

Есть только один вопрос.

Если папы имеют такой авторитет и соединенную с ним непогрешимость, то этот авторитет, эта высшая степень церковной благодати должна кем-нибудь им быть передаваема.

Католики утверждают, что она передана им апостолом Петром.

Принимая значение верховенства Петра над прочими апостолами именно в этом католическом его смысле, соглашаясь и с тем, что Петр был римским епископом, оставляя без внимания, что два первых римских епископа, Лин и Анаклет, были рукоположены Павлом, а не Петром, все-таки остается еще узнать, когда и посредством какого акта передал апостол Петр свое верховенство над церковью своему якобы преемнику.

Известно, что апостол Петр никого после себя папой не назначал.

Он поставил несколько лиц епископами, но ни одному епископу, по понятиям самих католиков, не присваивается непогрешимости.

Для этого, очевидно, нужно получить степень благодати гораздо выше епископской, нужно, чтобы вся благодать, заключающаяся вообще в церкви, сосредоточилась на одном лице, которое и было бы ее видимым источником.

Точно так, как ни из чего не следует, что лицо, посвященное епископом в священники, могло б занять без особого посвящения кафедру посвятившего его епископа; так же точно не следует, чтобы из числа нескольких епископов, посвященных апостолом Петром, один из них мог без нового, особого сообщения даров благодати тем же апостолом вступить в обладание всей полнотой церковного авторитета.

В противном случае необходимо принять, что и всем епископам, посвященным апостолом Петром, прилична вся та полнота авторитета, которая соединялась в лице апостола (а следовательно, и всем тем епископам, которых они посвятили), так что или верховенство апостола Петра никому не было передано, ибо собственно в папы он никого не посвящал, или оно было передано весьма многим, и число этих лиц все возрастало с течением веков.