Время летнего солнцестояния, которому соответствуют наибольшая долгота дня и высшее стояние Солнца, падает на июнь, а результаты этого периодического движения относительно температуры достигают своей наибольшей величины только в июле или в августе. К этому же времени или еще позднее выказываются результаты для жизни растительной. В конце лета или в начале осени наступает период исполнения обещания весны, тогда как дни уже сократились и Солнце стало гораздо ниже ходить.

Возьмем жизнь отдельного человека: полноты своих нравственных и физических сил достигает он около тридцатилетнего возраста, несколько времени стоит он на одном уровне, а за сорок лет начинает видимо ослабевать. Когда же дают эти силы самые обильные, самые совершенные результаты?

Маколей замечает, что ни одно истинно первоклассное произведение человеческого духа, будет ли то в области науки или в области искусства, не было выполнено ранее сорокалетнего возраста — хотя, без сомнения, их первоначальная идея зародилась в уме в более раннем возрасте. Если и можно найти исключения из этого положения английского историка, то их, во всяком случае, очень мало.

То же показывает нам и развитие языков. Филологи единогласно утверждают, что все совершеннейшие языки, не исключая древнейших — санскритского, зендского, греческого, латинского, еврейского — окончили уже рост свой ранее того периода, в который оставили они нам следы своего существования и находились уже в состоянии вырождения и упадка в те отдаленные времена, в которые они становятся нам известны.

По весьма убедительному объяснению Мюллера, в этом заключается даже причина, дающая возможность генетической классификации языков арийского корня, так что кульминационный период развития этого семейства языков падает на то время, когда общий всем арийцам коренной язык не распался еще на свои ветви.

Но когда же дала та сила, которая образовала языки, свои самые большие результаты, то есть литературный цвет и плод?

В несравненно позднейший период для некоторых языков, как, например, для славянских, вероятно, еще и теперь не наступивший.

Из всех этих явлений неоспоримо следует, что момент высшего развития тех сил или причин, которые производят известный ряд явлений, не совпадает с моментом наибольшего обилия результатов, проистекающих из постепенного развития этих сил, — что этот последний всегда наступает значительно позже первого.

Сравнение не доказательство, comparaison n'est pas raison, говорит французская пословица. Это так. Но если можно отыскать одну общую причину во всех случаях, которые берутся для сравнения, и если эта же общая причина необходимо должна иметь место и в том явлении, которое этими сравнениями доказывается или поясняется, то сравнения получают доказательную силу, потому что и та частная причина, от действия которой зависит ход развития того процесса, для уяснения которого мы прибегаем к сравнениям, должна принадлежать к той же категории причин, иметь одинаковые свойства с теми причинами, которые действуют в аналогичных явлениях, взятых для сравнения.

Общая причина, по которой в четырех взятых нами явлениях (в ходе суточной температуры, ходе годичной температуры и в связанных с нею периодических явлениях растительной жизни, в индивидуальном развитии человека и в развитии языков) момент кульминации, достигаемый силой, их обусловливающей, не совпадает с моментом наивысшего проявления результатов этой причины, а всегда ему предшествует, так что в этот последний момент причина, обусловливающая собой эти результаты, уже более или менее значительно ослабла, уже нисходит по кривой своего движения, — объясняется из следующего простого и очевидного соображения. Результаты действия причины все более и более накапливаются, пока расходование их не превзойдет притока; и хотя бы сам приток ослабел сравнительно с прошедшим временем, сумма полезного действия все еще должна возрастать, пока он превышает расход.

Это понятно относительно дня и года. Но не то же ли относительно развития человека? Если примем, что с тридцатилетнего возраста силы его начинают слабеть; масса сведений, опытность, умение комбинировать умственный материал, метод мышления все еще могут возрастать и улучшаться вследствие духовной гимнастики; и эти приобретения, следовательно, могут еще долгое время перевешивать ослабление непосредственных сил.

То же самое происходит и в развитии целых обществ, но несколько непонятным образом.

В развитии искусств, например, непосредственные творческие силы могут уменьшаться, но выработанная техника, влияние примеров, образовавшиеся предания, указывающие на ошибки, которых должно избегать, облегчая труд, могут иметь своим последствием то, что искусства будут продолжать процветать еще долгое время и даже достигать высшего совершенства.

Почему слабеют силы в отдельном человеке — это нам кажется понятным или, по крайней мере, столь привычным, что и не возбуждает удивления. Но каким образом могут слабеть творческие силы целых обществ — это решительно не поддается объяснению, так как общество состоит из непрерывно возобновляющихся элементов, то есть отдельных людей. Однако история, несомненно, указывает, что это так, и притом не от внешних каких-либо причин, а от причин внутренних. После Юстиниана, например, греческий народ не производит более истинно великих людей ни на каком поприще в течение почти тысячелетнего еще существования империи.

Почему же эти новые частички хуже старых или хуже соединены между собой, хуже расположены относительно друг друга, так что общий эффект их деятельности менее благоприятен для целого?

Это не менее трудно объяснить, как и то, почему при беспрерывном возобновлении неделимых составляющих общественное тело эти неделимые теряют свои превосходные качества. Почему, когда прежде между греками нарождались Периклы и Эпаминонды, Эсхилы и Софоклы, Фидии, Платоны и Аристотели и даже еще в более позднее время — Велисарии, Трибонианы, Анфимии, Иоанны Златоусты, они замещаются потом сплошь людьми незначительными?

Старается, значит, в обоих случаях сам принцип, производящий и сочетающий эти элементы как человеческого или вообще животного, так и общественного тела.

Как бы то ни было, приведенные для сравнения аналогии делают чрезвычайно вероятным, что само обилие результатов европейской цивилизации в нашем XIX столетии есть признак того, что та творческая сила, которая их производит, уже начала угасать, спускаться по пути своего течения.

Обратимся к аналогии, представляемой другими, уже совершившими цикл своего развития, культурно-историческими типами.

В какое время достигли творческие силы, произведшие греческую цивилизацию, своего апогея?

Без сомнения, век Перикла представляет уже окончание этого периода.

На это время падает цвет искусства и закладка того философского мышления и того рода научного исследования, которые составляют характер греческой науки.

Уже с Пелопоннесской войны Греция, очевидно, клонится к своему падению.

Век Аристотеля есть уже время полного упадка, но тут только и философия, и даже искусство достигают своего апогея; и только еще позже, в то уже время, которое можно назвать временем разложения, или, пожалуй, менее вежливо, гниения, положительная наука достигает своего полного развития в Александрии.

Так же точно время расцвета римского народа совпадает с временем окончания войн Пунических и Македонских, ибо, начиная с Гракхов, внутренняя болезнь римского общественного тела начинает уже с силою обнаруживаться и требует героического, хотя и паллиативного, лечения цезаризмом.

Но время процветания римской цивилизации, когда она начала давать свои лучшие плоды, принадлежит царствованию Августа. Даже во времена Антонинов, предшествовавших началу окончательного разложения, результаты римской цивилизации представлялись еще во всем блеске.

Рим почти ничего не произвел самостоятельного ни в философском мышлении, ни в положительном научном исследовании.