Теперь судить Ивана будут. И, надо думать, разлучат с каменным домом, гаражом, лодкой и машиной надолго…
Односельчане же, проходя мимо «виллы» Ивана с занавешенными окнами, припоминают его поговорку:
— Деньги, они, конечно, совсем не то, что рыбья чешуя. Да, видать, на них еще хуже, чем на чешуе, поскользнуться можно!
Перевод с чувашского А. Вихрева.
ПРОЧНАЯ СЕМЬЯ
Когда мы переехали в новую трехкомнатную квартиру, нашим соседом оказался мой старый знакомый, закоренелый холостяк Макар. Мы оба обрадовались. Я тому, что будет с кем иногда поболтать, вспомнить прошлое, а Макар тому, что иногда сможет забыться от своих холостяцких забот у нашего домашнего очага.
В гости он стал приходить частенько — видать, одному не так весело время коротать. А особенно привязался он к нашим детям — все конфеты носит. Носит-то носит, да неприятны его угощения: дает детям конфету, а в нашу с женой сторону бормочет: «Берите, детки, вот эти конфеты я по три рубля за килограмм брал… А вот вчера — так те четырехрублевые были…» Была у него такая слабость — вести счет каждой копейке и все в специальную книжечку заносить. Короче, жаден был Макар. Может, потому и не женился, что тогда пришлось бы все пополам делить. А потом вдруг стали до меня доходить слухи, что повадился мой старый знакомый похаживать к некоей Маюк, известной тем, что была она, как Макар, одинокой и, так же как и он, питавшей особую страсть лишь к копейке. Два сапога — пара, стали говорить о Макаре и Маюк. И действительно… Трудно даже было представить себе, как могли они терпеть друг друга, имея такую направленную индивидуальную ориентацию на деньги. Как бы там ни было, но, рассказывают, пошел Макар все же к ней свататься. Четвертинку водки принес: выпили они вроде бы, говорят, а потом Макар отправился домой. Только на полдороге, говорят, он вдруг стукнул себя по лбу, остановился и бросился назад.
— Кто там? — спросила Маюк.
— Я, — ответил, рассказывают, Макар. — Бутылку-то пустую я забыл у тебя. Давай-ка ее сюда, как-никак еще не совместно нажитое имущество…
— Как это не совместно?! — закричала Маюк, не открывая дверь. — А закуска чья была? Посчитать, так ты мне еще должен.
Как они урегулировали этот конфликт, неизвестно, но, казалось, пойдут после этого «сапоги» в разные стороны. Но их скорее всего именно эта неразделенная бутылка и объединила.
Во всяком случае, проходит некоторое время, слышу однажды — стены-то тонкие! — за стеной голос Маюк. А потом как-то и сам Макар к нам пожаловал и… пригласил посидеть у них вечером, отметить бракосочетание. Надо же, сошлись все-таки! С тех пор дружба между нашими семьями вновь восстановилась. Правда, ненадолго…
За стеной все чаще и чаще вспыхивали скандалы. Особенно они полыхали в дни получек. И громче всего из общего шума в такие дни выделялись фразы: «Деньги должны быть в руках у мужчины!» и «Деньги должны быть в руках у женщины!»
Когда после этого раздавался звон разбитой посуды и крик: «Караул!» — жена посылала меня разнимать соседей. Скрепя сердце я шел, мне доставалось на орехи в одинаковой степени как от мужских, так и от женских рук, и я уходил, сердито повторяя известный афоризм о паре сапог.
Между тем дела у соседей шли хуже и хуже. Однажды Макар пришел домой позже Маюк и у закрытой двери услышал от нее сквозь замочную скважину: «Ночуй, жадина, на улице. Не пущу в квартиру!» Два часа Макар произносил у закрытой двери все нежные и ласковые слова, которые он знал, но Маюк оказалась человеком слова. Ночевать Макар вынужден был у нас… Зато на другой день он пришел раньше Маюк, и картина повторилась, с той лишь разницей, что теперь у нас ночевала Маюк.
Потом они на время поутихли. Мы уж подумали, что они взялись за ум, когда однажды в нашу квартиру позвонили, и на пороге предстал Макар. Перед собой, тяжело отдуваясь, он держал телевизор.
— Все! — сказал он. — Больше не могу! Развожусь… Припрячьте вот пока, пусть постоит у вас…
На другой день нас снова потревожил звонок. На этот раз звонила Маюк. В руках у нее была швейная машина…
— Не могу больше жить с таким скрягой, — сказала она, тяжело вздыхая. — Развожусь. Вот, припрячьте, пусть пока постоит у вас…
Так продолжалось несколько вечеров, Макар и Маюк таскали вещи, как трудолюбивые муравьи, и постепенно перенесли в нашу квартиру почти все. В последний день Макар тайком от жены принес вилки, а Маюк тайком от мужа — ложки.
…И как это я не смог предусмотреть, чем все это может кончиться? На следующий вечер Макар и Маюк ворвались в нашу квартиру, словно ураган.
— У них! — кричал Макар. — У них наш телевизор! Наш совместно нажитый телевизор!
— И швейной машиной они нашей пользуются! — вторила ему Маюк. — Да как вы смеете! Отдайте сейчас же, не то милицию вызову! Милиция-я!!!
— Ложки, ложки не забудь, Маюк, — бегая по комнате, давал команды Макар. — Тащи стиральную машину. Что, не наша?! Жаль… А коврик?.. Тоже ваш? Тогда хоть продайте… Вот спасибо! Маюк, забирай коврик! Деньги отдадим с получки…
Нет, что ни говорите, а очень прочные порой встречаются семьи. Как кирзовые сапоги.
Я И МОЯ МАШИНА
Сами подумайте: какой смысл в восемнадцать лет жениться? Ни жизненного опыта. Ни материальной, так сказать, базы. Да и с привольной холостяцкой жизнью не хочется, по правде сказать, в этом возрасте еще расставаться.
Одним словом, я решил с этим делом не торопиться. Не так, как мой приятель Геннадий. Вот уж о ком можно сказать: поспешишь — людей насмешишь. Он сразу после школы женился. Взял в жены… впрочем, неудобно такие вещи о своем приятеле рассказывать. Не по-дружески это. Да к тому же не о нем я разговор начал, а о себе.
Так вот, решил с женитьбой я не торопиться. Чтобы моя семейная жизнь не началась, как у Геннадия, словно маятник. После окончания школы поступил в институт. После окончания института стал работать в приличном учреждении, на приличной должности и, опять же, с приличным окладом. Стал, так сказать, накапливать жизненный опыт к предстоящей семейной жизни. Руки у меня, скажу не скрывая, золотые. Умею поработать. За короткое время, естественно, приоделся так, что, как говорится, кум королю, сват министру.
Потом через несколько лет гараж неподалеку от своего дома построил. И, учтите, до последней заклепки сам все пригнал-приклепал. А гараж мне для того потребовался, что к этому времени у меня уже автомобиль «Москвич» появился.
Потом через некоторое время мне и сорок лет исполнилось. Чувствую, что опыта вроде бы поднакопил достаточно. Материальную базу тоже, кажется, солидную подвел. Только чем лучше у меня все это получалось, тем все меньше меня тянуло к семейной жизни. На работе — сплошные поощрения, моральные и материальные. У меня ж золотые руки и светлая голова, хотя, правда, чуть-чуть седая. Отработал смену — пожалуйста, «Москвич» в твоем распоряжении: кати куда хочешь, с кем хочешь. Чем не благодать!
А потом моя вольная жизнь все же, конечно, прекратилась, ушла, как камень в воду. Как-то почти одновременно начали донимать родители, родственники, друзья и коллеги: что ж это ты, мол, дружище, до седых волос уже дожил, а все со своим «Москвичом» только и милуешься. Пора, твердят, и на семейный якорь становиться.
Надоели они мне, одним словом, своими советами да упреками. Посмешищем таки стал в глазах людей. «А, — думаю, — была не была!» И в один прекрасный день нарядил своего «Москвича», повязал лучший галстук поверх новой рубашки и махнул в соседнее село к Урине. Мы с ней, между прочим, давно были знакомы, и отношения у нас были хорошие, только я все растягивал удовольствие свободной жизни. Но раз окружающие начали подтрунивать… Короче, в тот самый прекрасный день я познакомил Урине со своими родителями, а через неделю мы и свадьбу сыграли. Эх и свадьба была! Места, как поется в одной песне, было мало…
