— Зачем ты нам сказки рассказываешь? — отмахнулся Семен Семенович.

— Какие сказки! Какие сказки! — взбеленилась Хасаастаах. — Это чистая правда, так и было на самом деле.

Семен Семенович стал изумленно вглядываться в ее лицо.

— Ты на меня так не зыркай! Я еще не сошла с ума и не набралась рассыпухи. А правду свою буду отстаивать. Была я вороной, была, понимаешь ты или нет? И сейчас снова могу в нее превратиться! — завопила возмущенная Хасаастаах.

Люди расхохотались еще пуще: «Вот веселье-то! Веселье Кечена! Проделка Кечена!»

Семен Семенович пристально посмотрел на женщину. «Вроде бы незаметно, что она умом тронулась», — подумал он и предложил:

— Ну что ж, тогда докажи свою правду, превратись в ворону.

— И превращусь! Еще как превращусь! А как же! — И Хасаастаах вскочила с места, стала посреди комнаты и запричитала: — Даах-даах дарарах, пришла с поклоном я, турулус-ирилис не медведь и не лис, не человек, а ворона я!

Она замахала по-птичьи руками, повторяя и повторяя заклинание.

Хохот усилился.

«Смейтесь, смейтесь, — мелькнуло в голове Хасаастаах, — что потом скажете?»

— Турулус-ирилис не медведь и не лис, не человек, а ворона я!

Что же это? Волшебство больше не действовало.

А люди чуть ли не помирали со смеху: охо-хо, ого-го, хи-ха-ха, ой, силушки нет сдержаться, вот веселье-то! Веселье Кечена!

— Какая жадность должна сжигать человека, — сказал Семен Семенович, — если он может так унизить сам себя?

— Не человек, а ворона я! Не человек, а ворона я! — все тише и тише повторяла Хасаастаах до тех пор, пока не осталась одна в пустой комнате. Люди посмеялись и разошлись, ведь все помнят пословицу: «Делу — время, потехе — час».

Кто не знает Элегэнтэя Эргитиэна?

Не делайте вид, будто он вам незнаком. Знаете, все вы его знаете, а если и не самого Элегэнтэя, то кого-нибудь из Эргитиэнов обязательно, ведь звучное имечко это в переводе на русский язык значит — «ловкач».

У него великолепная четырехкомнатная квартира — на семью в три человека.

Такую дорогостоящую домашнюю обстановку, мебель, ковры, драгоценные вазы, хрусталь даже с помощью ОБХСС не найдешь во всем Якутске.

А вы садились когда-либо в более изящную, новехонькую, всю сияющую, голубую, словно скроена она из кусков неба, «Волгу»? То-то же!

Чего недостает Элегэнтэю Эргитиэну? У него есть все, посуда небывалой формы и утварь, созданная лучшими мастерами-художниками, роскошная одежда из наимоднейших тканей и заграничная обувь, а холодильники набиты такими изысканными яствами и угощениями, что если бы я стал их перечислять, у вас, друзья мои, слюнки бы потекли.

Разве что нет у него птичьего молока? Сомневаюсь: такой умелец и птицу выдоит. Такой уж он ловкач.

У него все исключительное — и слова, и манера говорить, и недюжинный ум, и обхождение. Он может войти внутрь, оставаясь снаружи. О таких, наверное, говорят: «Этот мальчик из тех, что имеют три грани и четыре острия». Ему стоит только напрячь желание и зацепиться за что-либо глазами — и он сделает так, что исчезнет то, что было, и появится то, чего не было. Он вывернет на правую сторону, а вещь окажется на левой, он вывернет наизнанку — окажется на лицевой. Да, это действительно оборотистый пролаза. Любую мелочь он может использовать с выгодой для себя. Ты оглянуться не успеешь, а он уже получил барыш, припек.

Дача, выстроенная из самых отборных лиственных кряжей, в последнее время перестала радовать Эргитиэна. Деревянная дача — эка невидаль, — каждый может завести себе домик из бревен, то ли дело камень, уже не дача будет, а вилла… И перед глазами Эргитиэна вдруг проросло сквозь землю белое мраморное здание, величественное и стройное, легкое, как весеннее облачко. «Надо строить», — сказал себе Эргитиэн. Зная, что нет силы, что могла бы противиться его решению, жена робко, как бы в шутку, сказала:

— Так не хочется хлопот и возни. Разве наша дача не хороша?

— Плохая, плохая! — махнул рукой Эргитиэн, и на том обсуждение вопроса было завершено.

И вот в одно прекрасное утро на просторной территории дачного участка Эргитиэна появился бульдозер, начал рыть землю, с гулом и ревом вползали в ворота тяжелые машины, сбрасывали груз и немедленно отправлялись за новым.

Изумленные соседи стали спрашивать друг друга:

— Что это затеял Эргитиэн?

— Должно быть, опять что-нибудь ловчит…

— Говорят, каменную дачу строит… Двухэтажную.

— Вот уж воистину говорят: глаза человека ненасытны. На какие шиши строить дворец начал, даже самая высокая зарплата не позволит такой роскоши.

— Днем, в рабочее время, использует автомашины, а их ведь где-то ждут…

— Немалые деньги платит, видно.

— Все равно бессовестно.

— Да и деревянную-то дачу построил совсем задарма.

— Он и на этот раз обернется. Это такой старик, что в большие расходы не войдет, словчит — и все дела.

Так говорили люди меж собой, осуждая соседа. Проходивший Кечен услышал возмущенные слова, постоял, присмотрелся, улыбнулся и отправился дальше.

А проныра Эргитиэн не обращает внимания на кривотолки. Пусть себе болтают что хотят, языки ведь узлом не завяжешь. Он летает на своей небесной «Волге», сговаривается-торгуется, находит — меняет, платит деньги — получает деньги. Объезжает незавершенные стройки: где что плохо лежит? Заглядывает в глубины складов: где что припасено? Из карманов, как из рукава фокусника, вылетают хрустящие десятирублевки, высовываются горлышки бутылок, а в машины, идущие следом, перегружаются доски и камень, краска и арматура, цемент и шифер.

Вечером, когда веселый, довольный и возбужденный славными сделками Эргитиэн вернулся ка свою дачу, ему встретился Кечен и без обиняков сказал:

— Эргитиэн, наверное, пришла пора тебе прекратить свои коммерческие сделки.

Ловкач, уставившись на незваного гостя круглыми глазами, очень спокойно, с достоинством спросил:

— Что ты имеешь в виду?

— Например, то, что ты вот дачу строишь.

— А с каких это пор запрещено их строить? У тебя есть бумага на этот счет?

— Таким способом, каким возводишь ты свой дворец, было запрещено строить всегда.

— А как же я «возвожу»? Ворую или граблю?

— Похоже на это.

— Э, приятель, облыжными намеками ты у меня не выспоришь белой кобылицы. У меня все по закону, — Эргитиэн похлопал ладонью по толстой кожаной папке, которую держал под мышкой. — На все — документик, на все — бумажечка, друг мой. Зачем мне ссориться с карающими органами? Так-то вот…

— Как видно, ты из таких людей, с которыми разговаривать бесполезно, — сказал Кечен. — Ну что же, тогда повеселимся.

— Веселись, веселись, милый. — Эргитиэн похлопал самоуверенно Кечена по плечу, совсем так, как только что хлопал по пухлой папке, и скользнул в калитку.

А утром следующего дня, друзья мои, как вы уже догадались, начались чудеса.

Бульдозер, присланный ему приятелем для ройки котлована, вошел сквозь ворота и замер, бульдозерист, молодой и бравый, ведет его вперед, а машина ползет назад. Семь потов пролил паренек, как ни старался — все было тщетно: не подчиняется бульдозер — и все!

Сперва Эргитиэн подшучивал, посмеивался над парнем, потом начал упрекать, ругать его, обзывать неумехой, затем стал удивляться тому, что происходит, досадовать и наконец вышел из себя. Сам сел за руль, попытался сдвинуть машину с места. Никаких поломок, мотор работает, как часы. Но бульдозер, будто упрямый бык, — уперся и стоит, ни туда ни сюда.

Тут прибежал запыхавшийся и обескураженный шофер грузовика:

— Машина забуксовала.

— Как же так? Ведь сушь стоит.

— Дошла до поворота к вашему участку и остановилась, будто уперлась в стену.

— Что ты говоришь? Как это могло случиться?

— Задним ходом — пожалуйста, а вперед — ни на вершок.

— Что случилось с вами, люди? Почему доверили вам технику, которой вы не можете управлять? Эй, постой! — закричал он трактористу, приметив громыхающий по дороге трактор. — Помогите машину этого вот разгильдяя приволочь сюда.