Неделю назад мы расстались с Элиасом и Глаймом, а вот Халли рискнул остаться с другом. Он понимал, что его запросто могут обнаружить, но почему-то не паниковал и не суетился. И вообще, после ухода Хадры мужчина стал молчалив и угрюм. Наверное, жалел о содеянном, но я, честно говоря, не думала о них.

Мне предстояло смириться с грядущим горем. Будущее не всегда можно изменить, порой оно просто настает и бьет тебя с размаху снова и снова, не давая подняться с колен.

Я понимала, что нельзя рыдать, но сердце разрывало от боли. Наблюдая за тем, как мужчина рассказывает малышке о мире вокруг, как помогает ей неуклюже топать к яркому цветку, как трепетно прижимает к себе, сажая на колено, чтобы Любима могла изучить очередную добычу, я роняла тихие слезы, понимая, что так он с ней прощается. Малышка не запомнит его. Скорее всего, образ отца будет жить только в ее снах.

– Ты останешься на чуть-чуть?

– Нет, малыш. Не хочу тебя мучить, – отозвался он, не поднимая глаз.

– Бьёрн, – прошептала я и прижалась к нему. Зажатая между нами Любима начала заливисто смеяться. – Я не могу…

– Я не прошу тебя не плакать, – глухо произнес он, и перед глазами встала старая яблоня, под которой был похоронен Тема. – Ничего не бойся. Сердцем я всегда с тобой. То есть с вами, – он поглядел на дочку и выдавил кривую, дрожащую улыбку.

– Проводишь до дома?

– Конечно.

Отдал мне малышку, взял многочисленные сумки… Знакомая тропа казалась мне дорогой на казнь. Я старалась идти как можно ближе к Бьёрну, касалась его плеча, дышала им и не могла насытиться. Но мучительней всего было представлять мирную красоту усадьбы. Кто будет есть пироги и гонять на мотоцикле, как безумный? Кто спустится в погреб, любовно поглаживая банки и выбирая варенье для десерта? Любима подрастет и станет точно также облизывать ложку, и глаза ее загорятся яркими звездами, будут глубокими и добрыми, как у отца…

Мы расстались возле калитки, откуда было видно южную стену, поросшую плющом. Я знала, что дома кто-то есть, но не хотела знать, кто именно. Дыхание сбивалось, в носу щипало, и горло разъедала мучительная горечь. Я обняла Бьёрна.

– Не надо… дальше. Я… не могу. Если сейчас разрыдаюсь, Любима напугается. Я тебя люблю. Всегда буду любить. Возвращайся скорее, Бьёрн.

Его лицо расплывалось.

– И я тебя люблю, Тая. Ты – мое чудо, единственная настоящая радость. Твой свет поможет не заблудиться, и я вернусь… Я постараюсь вернуться.

Он не верил в свои слова, и я знала, что не должна ни о чем больше просить. Нет, он не вернется. Нужно пережить эти секунды, как-то справиться ради малышки.

– Люблю тебя, – повторила я, уже не сдерживая всхлипы. – Ни о чем не жалею! Я бы поступила также снова. Хорошо, что тогда упала с мотоцикла. И плохо, что ты терронец и капитан большого корабля.

– Я не знаю, что хорошо, а что плохо, – пробормотал Бьёрн. Он держался с поразительной стойкостью, но я видела, что еще чуть – и заплачет. – Может, это все зря. Ты была бы счастливее без меня.

– И без Любимы?

– Н-нет… – Он протянул руки, и я отдала дочку.

– Ты красавица, Любима. Котенок… – Он поцеловал нежную щечку. –Солнышко наше. С мамой тебе будет хорошо.

Я вцепилась в его куртку. Мог ли Бьёрн спрятаться подобно Халли? Мы оба знали, что нет.

– Мне пора, – сглотнул он. Передал мне дочку, провел пальцами по ее буйным кудряшкам. – Тая. Я буду всегда тебя помнить. – Наклонился, поцеловал… потом еще, и еще, и, наконец, отшатнулся, словно его ударили. – Пока, моя мечта.

– Прощай, мое мгновенье…

Он быстро пошел прочь, не оглядываясь. Руки были сжаты в кулаки, походка казалась деревянной. Бьёрн шел не по тропе, а напролом через заросли сорняков, и я знала, что все кончено. Космос, звезды и пустыни в прошлом. Меня ждали слезы и осенние дожди.

На крыльцо выскочила Ариэль. Ее вопль был слышен за семь верст, но она испуганно закрыло рот ладонью, увидев Любиму.

– Сестра…

– Привет, – хрипло произнесла я. – Мы дома. Мун здесь?

– Да, он на кухне… Тая, ты…

– Это Любима, – выговорила я, – наша с Бьёрном дочка. Морковкин, это твоя тетя Ари.

– Привет, крошка…

Любима, привыкшая к людям, издала один из фирменных курлыкающих звуков и задрыгала ногами. Она хотела ползать, а я хотела умереть. В такие моменты о других как-то не думается, справиться бы с собственной болью… Хотя, наверное, я просто была плохой матерью. Эгоисткой, как говорят. Свое сердце пыталась спасти, в то время как маленькое беззащитное создание нуждалось в заботе и участии.

Нет. Не стану реветь. По крайней мере, не сейчас. Пришлось выдержать сочувственный взгляд Ариэль и принять помощь Муна. Они понесли вещи в мою комнату, и я краем мысли отметила, что дома чисто, уютно и пахнет едой. Чтобы не сойти с ума, едва оказавшись в привычной обстановке, начала разбирать вещи и готовить комнату для дочки.

– Ариэль, Мун, пожалуйста, найдите на чердаке старую кроватку. Она еще пригодна для использования, а Любу надо куда-то пристроить. Она вообще-то под утро со мной спит, а мы с Бьёрном… То есть…

– Сейчас принесем, – пообещал Мун, и они ушли.

Я закрыла дверь, опустила Любиму на ковер и тихо, утробно зарычала. Слезы брызнули от напряжения, и я отвернулась на несколько мгновений, чтобы попытаться справиться с чувствами. Вернись, любимый! Мы не сможем без тебя! Нет во мне никакой силы, и я не хочу оставаться одна!

Я поглядела на дочку сквозь поток соленого горя: малышка сидела возле окна и глядела на залитый солнцем сад. Она улыбалась и что-то тихо самой себе говорила. Едва слышно всхлипывая, я села рядом, прислушиваясь.

– Буф-ф-ф… Пуф-ф-ф... Тя-я-тя. Па-ма. Ма-па. Папа.

И тут я заплакала в голос.

Я разбирала вещи – в мягких сумерках комнаты только шорох ткани, шелест листьев за окном да мои неторопливые шаги. Вот так займешь руки – и мысли вроде заняты.

Но на сердце было тяжело. Я не могла перестать думать о Бьёрне, да и не пыталась прогнать его образ. Он со мной – и это больно, но без него было бы еще хуже.

На дне одной из сумок обнаружилась небольшая коробка. Дрожащими руками я открыла ее и увидела письмо, а под ним – камеру. Порой я видела ее в руках Халли, но не придавала значения. Теперь-то стало ясно, что за съемку он вел…

Бьёрн и Любима играют с цветком, точнее, папа дразнится, а дочка, смеясь, пытается «игрушку» скушать. Я сижу поблизости и с улыбкой за ними наблюдаю. А вот и Хадра пришла, принесла фруктовое пюре для малышки. Еще минута – и оно на моей майке и на лице Бьёрна, которого Любима решила пощупать… Там были все – и Аврора, и Маррог, даже Элиас и Глайм. Я посмотрела пятнадцать минут, почувствовала, как защипало в носу, отдышалась, выпила воды, и зачем-то перемотала в самый конец. И не пожалела – в кадре появился сам «режиссер».

– Таиса, привет. Если ты это смотришь, значит, нас больше нет рядом. Я знал, чем все кончится, и решил подарить тебе что-то помимо обычной памяти. Бьёрн был против, думал, что тебе лучше забыть, но я считаю, что подобные чувства просто необходимо помнить. – Он вздохнул и улыбнулся. – Прости, если чем-то обидел или расстроил тебя. Обещаю приглядеть за другом и помочь ему найти дорогу домой. Но не на Терру, конечно, а к тебе. Пусть хотя бы у одного из нас будет настоящий дом.

Он послал мне изящный воздушный поцелуй и видео закончилось. Понимая, что нельзя и дальше мучить себя, я все равно раскрыла письмо. «Моя любимая Тая! – писал Бьёрн. Почерк у него был размашистый и затейливый. – Ты знаешь, я не умею говорить красиво, а пишу и вовсе отвратительно. Халли долго уговаривал меня отдать тебе эти видеозаписи, а потом ворчал, что я должен «правильно» попрощаться. И я прощаюсь в этом письме. Будучи взрослым, я никогда не плакал, и, по правде говоря, боюсь, что это случится впервые совсем скоро. Надеюсь, ты не увидишь моих слез. Я ведь трус, малышка, и предпочту повернуться спиной и дать деру, только бы спастись от боли. Возможно, так тебе будет легче – не взваливать на плечи еще и мои муки. К тому же я заслужил их за свою жадность. Мог бы не приходить тогда в твой сад, но приперся, желая доказать себе, что не смогу полюбить снова. Да, милая, именно такова была моя цель...»