Я посмотрела на дочку сквозь стекло. Он получил весомое доказательство того, что счастье возможно.

«Я спрячу воспоминания о тебе, потому что привык прятать все, что мне дорого, – продолжал Бьёрн. – Затаись и ты, милая, потому что так будет правильно для вас обеих. Я многого боюсь, Тая, но все эти страхи не сравнятся с главным – причинить тебе еще худшую боль. Тогда, в пустыне, настало одно из самых страшных мгновений в моей жизни. Я видел в твоих глазах ярость, что может быть вызвана только невосполнимой утратой. И подумал, что ребенок умер. Я хотел тотчас наброситься на Элиаса, но ты сама сделала это. А потом мы были так холодны, так далеки друг от друга, что я снова испугался. Знал, что все равно потеряю тебя, иного пути не было, но боялся не попрощаться с теплом и нежностью. Оставить после себя добрую память… На самом деле, я люблю фотографии, но только если в них есть смысл. Посмотри во внутреннем потайном кармане, малышка…»

Я тотчас схватила сумку. Еще одно богатство таилось внутри: небольшая стопка фотографий, причем и старых тоже.

«Отдаю тебе на хранение, Тая, потому что знаю – ты сбережешь их лучше меня. Может, хотя бы эти картинки вызовут улыбку. Особенно та, где мы с Халли еще мальчишки…».

Я подолгу смотрела на каждое фото. Вот он, маленький Бьёрн. Ужасно симпатичный, и сразу понятно, какова станет Любимка. Рыжие кудряшки, темные космические глаза, на носу и щеках – коричневые пятна. Рядом стоял Халли – золотоволосый, веснушчатый, худой, как жердь. В руках у него был мячик, одежда замызганная. Наверное, они играли в грязи и получили за это от родителей. Но улыбались торжествующе, словно радовались быть именно такими. Интересно, кто их фотографировал?

Были там и более поздние фото – Бьёрн в форме, среди однокурсников, Бьёрн с какой-то девушкой, судя по похожести, сестрой. Бьёрн на корабле – стоящий в профиль, со сложенными на груди руками. Серьезный, строгий, сосредоточенный. Я знала его другим.

Мне стало страшно потерять это сокровище. Я нашла большую металлическую коробку из-под конфет и убрала в нее фотографии. Камера отправилась туда же. В комнате был единственный тайник – половица возле кровати поднималась, открывая небольшую пещерку. Я устроила его, будучи подростком, чтобы прятать ценное от брата, но долгое время он пустовал.

Я убрала коробку и, подумав, задвинула доску. Пусть письмо побудет со мной. Трогая плотную бумагу, я чувствовала тепло пальцев Бьёрна…

Слезы были привычны и необходимы, но я плакала тайно. Прогнала Ариэль и Муна, когда они позвали поужинать с ними. Мне хотелось остаться наедине с горем. Странно, ведь несколько часов назад я была рада вернуться к семье.

«Я не мечтал ни о чем подобном – уютный домик, спрятавшийся среди лесов, сады, этот бассейн под открытым небом. На Терре нет таких мест, и они никому не нужны. Жить в одиночестве без сети и общения через нее – безумие. Люди нуждаются в постоянном виртуальном взаимодействии, и это их главный наркотик. Спасибо, что помогла мне понять глубже эту зависимость. Пока вот так не поживешь средь естественной природной красоты – не ощутишь всех различий. В то время как одни не могут не заснять каждый свой шаг – не для того, чтобы ухватиться, а потому, что привыкли, – вы с Любимой будете идти по берегу и смотреть на воду, небо, горы, и будете принадлежать друг другу всецело. Мгновениями нужно дышать, и все, что встает между нами и настоящим, отнимает важные частицы чувств. Знаю это, сам был помешан на ай-нете. Одно дело, когда ты фотографируешь, чтобы поймать нечто неуловимое, незаметное глазу, и другое – когда это вошло в привычку, стало обыденностью. Аннабэль любила так делать. Иногда она ловила меня, умывающегося, порой снимала спящим, и я бесился, видя подобные «милые» фото. Люди подсели на жизни друг друга, просматривают их, не забывая отдавать свои. И я не против этого, но на Терре давно утратили чувство меры. Поэтому еще об одном прошу, милая: оставайся собой, прекрасной хозяйкой цветущего поместья. Тебе не нужны нарисованные брови и заснятый на видео процесс готовки блинов. Ты умеешь просто наслаждаться происходящим, и это бесценно. Кстати, твои блины я буду помнить всегда. Ничего вкуснее в жизни не ел…»

Буквы начали расплываться. Я сжала письмо и решила вернуться в комнату – отдохнуть, прийти в себя. Но не смогла, захотела дочитать.

«Я жалею, что не говорил чаще о том, как сильно тебя люблю. Я повторял это Анни, но она всегда отвечала улыбкой, не признаваясь в ответ. Со временем это начало раздражать, и слово «любовь» стало запретным. Я многое запретил себе, но, когда обрел тебя, как будто очнулся от многолетнего кошмара. Я перестал быть должником, ведь ты ничего не требовала взамен».

– А говоришь, не умеешь красиво излагать мысли, – пробормотала я, борясь с очередным потоком слез.

«Я уже скучаю, Тая. Пишу это и тоскую по тебе. Но обернусь, посмотрю, как вы с малышкой спокойно спите – и мне становится мирно. Я буду каждый день думать о вас и желать «доброй ночи». И услышу, если ты мне ответишь. Я бы согласился отдать все, чем владею, только чтобы быть с вами. Надеюсь, когда-нибудь ты простишь меня… Хотя нет. Знаю, ты уже простила».

– С любовью, твой капитан, – вслух прочитала я.

Стану каждый вечер перед сном плакать – полегчает? Вряд ли. Я зажала письмо в руке и пошла спать. Если оно будет под подушкой, Бьёрн наверняка мне приснится.

Но он так и не пришел.

Мама сводила меня с ума. Она приехала через неделю после того, как я вернулась домой, и теперь настаивали на том, чтобы пожаловаться на Бьёрна «высшему руководству». По ее словам, у папы были связи, и он мог связаться с начальником начальника, а тот – со своим начальником… В итоге у меня случилась истерика. Слава богу, Ариэль и Мун выгуливали Любиму в саду, и дочка ничего не слышала.

Мама была оскорблена поведением Бьёрна и не хотела понять, что он не мог иначе. Она жалела меня и «брошенного» ребенка.

– Я знаю, ты любишь его, но давай поступим правильно!

– Услышь меня! – завопила я после нескольких неудачных попыток до нее достучаться. – Будь на моей стороне! Если ты сейчас не поймешь, потом будет поздно.

Мама всплеснула руками и опустилась на диван.

– Тая…

– Да, я буду орать, если иначе ты не понимаешь!.. Уф, что же это такое… Совсем уже себя не контролирую. Мама, не надо. Молча выслушай всю историю до конца, а потом либо подставь меня, либо поддержи.

И она слушала. Я долго говорила, целый час, если не больше. От самого начала и до конца. Со слезами, болью и улыбками. О Бьёрне, о его жене, об Элиасе. Об Авроре и работорговцах. О Хадре и ее «стае», и безумной юной любви к золотому терронцу. О них всех. Казалось, это произошло в далеком прошлом, но я могла коснуться его и не собиралась отпускать.

– Если ты будешь трезвонить на каждом углу, что Любима – дочка Бьёрна, ее у меня отнимут. Мы не должны высовываться. Тихо, спокойно станем жить для себя. Бьёрн никогда не предавал меня. Он полюбил, и в этом наша общая печаль. Не пытайся сломить мою веру в него, ничего не выйдет. Я бужу ждать. Я продолжу любить. Это – мой выбор, мама! Не твой, не папин, ничей, только мой. И у меня хватит сил справиться с чувствами и остаться собой.

Она долго молчала, глядя в окно, а затем поднялась и шагнула ко мне.

– Прости. Я думала, что поступаю правильно. Не хочу делать тебе больно. Давай начнем сначала? Я постараюсь принять Бьёрна, а ты позволишь мне заботу.

– Хорошо.

Мы обнялись, и мне полегчало.

– Папа когда приедет?

– У него много работы, но он постарается навестить тебя на следующие выходные. Кстати, ты не против, что Ари и Мун поселились здесь?

– Буду против, если они надумают уезжать.

Жизнь понемногу входила в колею. Не скажу, что я была счастлива, но и плакала немного – всего-то по часу полчаса перед сном. Это стало привычкой и спасало от боли, которая обострялась ночью, а утром мне верилось в лучшее.