Светало. Невыспавшиеся люди поспешно одевались, выходили во двор и, углубившись в аллею, жадно курили.

— Пора! — послышалось наверху.

Было десять утра.

Гроб с телом Ленина понесли вниз по узкой лестнице и мимо засыхающей елки, увитой золотой канителью, ягодами стеклянных бус и полусгоревшими цветными свечами, — забавы маленьких друзей дедушки Ленина. Задели за ветку, осыпавшуюся желтыми иглами хвои. Было тихо, только кинооператоры нарушали покой треском своих аппаратов.

Гроб вынесли во двор, и тотчас к нему бросилась толпа крестьян. Женщины, мужчины, старики, дети заголосили вразнобой. Снежинка, покружив в воздухе, упала на высокий лоб Ленина и не растаяла.

Мужчины сняли шапки и тут же нахлобучили их по самые глаза. Лютый мороз щипал за уши.

Калинин с искаженным му́кой лицом попросил приопустить гроб, наклонился над ним, поцеловал Ленина в губы, сказал:

— Закройте тело. — Гроб накрыли стеклянной крышкой. И, возвысив голос, Калинин сказал: — Пошли!

Большевики гуськом двинулись по разметенной аллее, четверо передних несли гроб на плечах. Фрунзе поддерживал под руку состарившуюся за две бессонные ночи Надежду Константиновну.

Толпа крестьян шла сбоку аллеи. Лука, идя в группе курсантов позади гроба, видел, как впереди мелькал между березами Тишка в огромных материных валенках, а рядом с ним прыгал и кувыркался в снегу лохматый пес. Этот Тишка знал, что Ленин пожертвовал голодающим свою большую золотую медаль, полученную при окончании Симбирской гимназии.

Аллея оборвалась, и впереди, будто море, засверкало чистое заснеженное поле. Выбрались на широкую дорогу, ведущую к станции. Сильный ветер нес навстречу колючую поземку. Впереди на розвальнях, запряженных одной лошаденкой, ехал бородатый мужичонка, посыпал свеженарубленным ельником путь.

На холмах вдоль дороги, расчищенной за ночь, стояли толпы крестьян. Когда процессия медленно проходила мимо них, мужчины снимали шапки, бабы кончиками платков вытирали горючие незамерзающие слезы. Многие пристраивались в конце шествия.

Показалась станция Герасимово.

Калинин снял варежку, посмотрел на часы и, словно не доверяя стрелкам, приложил часы к распухающему, примороженному уху. Надо было торопиться, чтобы вовремя прибыть в Москву.

Гроб поспешно внесли в уставленный венками и знаменами первый от паровоза вагон. Кроме родственников покойного и членов комиссии по похоронам, в вагоне никого не было.

Жалобно прозвонил медный станционный колокол.

Лука стоял на посту на холодной площадке вагона. Поезд медленно оторвался от молчаливой толпы и, набирая скорость, преодолевая встречный беспокойный ветер, пошел к Москве.

Мелькнул полустанок, забитый народом. Лука успел прочесть название: «Расторгуево». На полном ходу проехали полузасыпанную снегом Потаповку. Тысячи людей в пути осыпали поезд еловыми ветвями.

Из вагона вышел одетый в военную форму Серго Орджоникидзе, взглянул на людей, стоявших вдоль железнодорожного полотна, сказал:

— С ночи ждут. — Достал тоненькую папироску, жадно закурил, протянул портсигар Луке. Юноша отрицательно покачал головой.

Показались заводские трубы, вытянувшие в небо траурно-черные дымы; замелькали невысокие деревянные домики. Поезд, замедляя бег, входил в притихшую в глубокой печали Москву.

Вагон залихорадило на входных стрелках. Приближались к приземистому Павелецкому вокзалу. На перроне у приспущенных знамен, обвитых черными лентами, шеренгами стояли делегации. Замелькали окаменевшие от горя лица рабочих. Грянул хватающий за душу похоронный марш. У музыкантов губы примерзали к трубам.

Лука не помнил, как выносили гроб, как присоединился к процессии сводный эскорт войск, как миновали забитый народом Зацепский вал, Кузнецкую и Пятницкую улицы, перебрались через Чугунный мост, прошли Балчуг. Только на Москворецком мосту он опомнился от шума низко пролетающих аэропланов, разбрасывающих листовки с портретами Ленина.

Процессия медленно двигалась мимо красно-черных полотнищ, как паруса надутых ветром, укрепленных на покрытых инеем, поседевших зданиях, мимо молодых солдат, шпалерами построившихся вдоль тротуаров. Озябшие толпы были окутаны паром дыхания.

Сотни тысяч людей широко раскрытыми глазами провожали тело вождя и тут же, придавленные гнетущим горем, опускали головы.

Гроб несли восемь человек; через пятьдесят саженей их сменяли новые восемь. Каждый считал честью для себя нести тело великого человека. Так, с плеча на плечо, двигался гроб к Дому Союзов, у которого волновалось живое людское море. Его не в силах был сковать лютый мороз, на лету убивающий птиц.

Старая женщина, вся в черном, прорвалась сквозь оцепление, упала коленями на мостовую, протянула руки вперед и заголосила по-бабьи. Ее осторожно подняли с земли, внесли в расступившуюся толпу. Высокий усатый военный, увидев поравнявшийся с ним гроб, свалился без чувств. Санитары в белых халатах с красными крестами унесли его в ближайший подъезд.

В узком проезде между Историческим музеем и Кремлевской стеной Лука видел, как его отец и Ковалев подставили свои могучие плечи под гроб и понесли его дальше, мимо склоненных знамен и плачущих детей и женщин.

О чем они думали сейчас, отец и Ковалев, о чем думают тысячи людей? Мысли всех полны одним — продолжать дело Ленина, сделать ленинизм бессмертным. Нет, не умер Ильич, если оставил на земле стольких верных последователей!

На площади Революции Лука отыскал глазами в толпе свою мачеху. Даша стояла с женой Ковалева Валентиной Сергеевной, у которой ветер вырвал из-под платка белую прядь волос, и нельзя было понять, то ли это седина, то ли изморозь. Обе плакали, рукава их пальто были перехвачены черным крепом. Лука знал, что, несмотря на тридцатипятиградусный мороз, женщины останутся на улице до семи часов вечера, когда откроют доступ к телу для прощания.

Гроб с телом Ильича установили в Колонном зале. Здесь было много красных знамен, венков и живых цветов.

Лука очень хотел присутствовать на похоронах, но простудился в пути из Горок в Москву, у него болело горло, и его свезли в больницу.

Навестивший его отец рассказал: в первый день было объявлено, что доступ к телу Ленина будет разрешен до двадцати четырех часов; но наступила полночь, а закрыть распахнутую дверь было невозможно, сотни тысяч людей собрались у Дома Союзов, толпа напирала, оттеснила конных милиционеров. Многие улицы перекрыли трамваями, но люди перелезали через вагоны.

Столица не спала. Четверо суток без перерыва в несколько потоков текла живая человеческая река мимо высокого гроба Ильича, окруженного гигантскими свечами белых колонн, освещенного светом люстр и сиянием хрустальных подвесок, переливавшихся текущим синим, зеленым, красным и желтым огнем. Оркестр Большого театра непрерывно играл реквиемы Вагнера и Бетховена. Печальная музыка подчеркивала безмерное горе народа.

Люди стояли в очереди по двенадцать часов. Многие входили в Колонный зал с детьми на руках, чтобы и дети взглянули в лицо Ленина, запомнили его на всю жизнь.

На московских улицах пылали жаркие костры, возле них собирались озябшие люди. Повсюду слышались нескончаемые и трогательные рассказы о Ленине. Многие лично знали его.

На траурном заседании Всесоюзный съезд Советов переименовал город Петроград в Ленинград.

Хоронили вождя на Красной площади в воскресенье 27 января, в 4 часа дня. На похоронах присутствовал весь дипломатический корпус, во главе с германским послом Брокдорф-Ранцау.

Ночью выпал снег, и люди шли по ослепительно белому, чистому ковру.

Похоронную процессию, двинувшуюся на Красную площадь, замыкали почетные артиллерийские запряжки и эскорт кавалерии.

— Понимаешь, Лука, вороные кони идут по свежему снегу, всадники саблями салютуют Ленину, по пояс накрытому боевыми знаменами, — так нарисовал Александр Иванович картину похорон.

Слушая отца, Лука вспомнил полынную горечь прощального салюта, донесшегося к нему в больничную палату, траурные гудки московских заводов в минуту внесения гроба в деревянный мавзолей и подумал, что никогда не забудет этот прощальный вопль, продолжавший звучать в ушах; и в который уже раз в мозгу его пронеслась мысль: лучше бы умер я, а Ленин пускай бы жил!