Взволнованно дыша, Маша замолчала. В зале установилась просто звенящая тишина. Иван Степанович встал со стула. Мы с Матрёной дружно вытянули шеи. А враз побагровевшая Дуркова рявкнула:

— Всё это — враки! Где, я спрашиваю, доказательства, если всё, о чём ты сейчас тута, Маша, болтала, на самом деле — правда? Молчишь? Ну-ну, молчи! А я-то знаю, почему ты сегодня решила вместе с Витей выступить. Потому что вы все мне завидуете чёрной завистью. Ведь и вы, и ваши родители наверняка тоже хотели бы получать премии, пользоваться повсюду почётом, уважением? А для этого, голубушка, нужно в поте лица: вот, как это делаю я, пахать, а не языком трепать, понятно?

Дуркова метала громы и молнии. Глядя на неё, я подумала, что школьники не зря ей дали прозвище «Бомба». Очень вспыльчивая, несдержанная по характеру и к тому же толстая, она в эти минуты, кажется, способна была прямо разорваться от злости. Увидев своего бывшего директора в таком неадекватном состоянии, Маша с Витей испуганно попятились. Почувствовав их страх, Дуркова стала на них наступать.

Тогда я решительно вскочила со своего места и бросилась на сцену. Люди, стоявшие в проходе, немедленно расступились, музыканты поспешили подать мне руку. Все догадывались, что я хочу сказать о чём-то важном.

А я поднялась на сцену и, глядя на зарвавшуюся директрису сверху вниз, благо мой рост мне это легко позволял, спокойным твёрдым тоном сказала, что всё, о чём сейчас сообщили ребята — абсолютная правда, и это можно запросто доказать, продемонстрировав всем желающим то самое отверстие в стене, сделанное в бывшей раздевалке, которая на данный момент является местом моего проживания, а ещё — выкопав картошку на пришкольном участке, которая и по вкусу, и по своему внешнему виду, как я полагаю, вряд ли чем будет отличаться от той картошки, что растёт на других чудикинских огородах.

Услышав мою эмоциональную искреннюю речь, небольшой зал сельского клуба взорвался аплодисментами. Дуркову, всё ещё в ступоре стоявшую на сцене, стали забрасывать первыми, попавшимися под руку овощами, благо ими сегодня были щедро украшены все стены. Теперь пришёл черёд отступать Елене Ивановне. Под улюлюканье, свист, смех директриса покатилась со сцены, чудом не упала и стремглав выбежала из зала.

* * *

А через день я покинула Чудики. Было немного грустно, ведь за те десять дней, что мне довелось здесь пожить, я успела привыкнуть к этим краям, к людям — добрым, честным, простодушным труженикам, которые умеют находить для себя радость даже в самых обыденных вещах.

Однако моя добрая подруга Матрёна уговорила меня вернуться в Петербург. По слухам, Елена Ивановна Дуркова уже успела подать заявление об уходе и навострила лыжи в далёкий Краснодарский край, где у неё были какие-то друзья. Зато её напарница, завуч Ольга Андреевна, в Чудиках осталась, и даже из школы не стала увольняться.

По мнению Матрёны, после всего случившегося нам с Ольгой Андреевной будет сложно ужиться под одной крышей. Эта старая акула может меня, начинающую учительницу, запросто подставить. К тому же, и у Елены Ивановны, и у Ольги Андреевны в Чудиках проживало немало родственников, которые могут мне мстить за своих благодетельниц, ведь администрация школы в сельской местности обладает немалой властью. А теперь из-за меня всё их прежнее благополучие в одночасье пошло прахом.

И вот, по иронии судьбы, в понедельник, или в тот самый день, когда я, наконец, должна была приступить к своим непосредственным обязанностям в школе, я опять погрузилась в мини-танк Ерофея Алексеевича, который доставил меня на станцию Малые Вишеры. Попрощавшись со словоохотливым стариком, я села на электричку и через каких-нибудь неполных три часа прибыла на Московский вокзал Санкт-Петербурга.

Увидев бюст Петра I, установленный в здании вокзала, я чуть не расплакалась от счастья. И теперь не имеет никакого значения, что я должна была (если верить моим словам) выйти замуж и уехать в деревню. Езжайте, мои институтские подруги, сами, куда хотите! А с меня довольно путешествий. И, вообще, я дома!

Поднимаясь на лифте на свой 12-ый этаж, я пела песню Аллы Пугачёвой, которую, со слов моей бабушки, в советское время очень любили в нашем красивом, культурном и своеобразном городе:

Я вернулась в мой город, знакомый до слёз,

До прожилок, до детских припухших желёз.

Я вернулась сюда, так глотай же скорей

Рыбий жир ленинградских ночных фонарей.

Правда, с тех пор Ленинград стал именоваться Санкт-Петербургом. Лично я против его старого названия тоже ничего не имею, но в названии Санкт-Петербург, откровенно говоря, меня привлекает не столько сам факт восстановления исторической справедливости, сколько тот, немаловажный в моих глазах момент, что мы — жители города на Неве, называемся петербуржцами и петербурженками. А петербурженка — это вам не москвичка. Само слово звучит, как музыка! Петербурженка — это круто!

Преисполненная патриотических чувств, я открыла дверь квартиры своим ключом. К немалому удивлению, застала дома маму. В рабочее время, с бледным, утомлённым бессонницей, лицом. Увидев меня, моя обычно сдержанная, даже меланхоличная мамочка вдруг расплакалась.

Оказалось, два дня назад наша бабушка с сердечным приступом неожиданно попала в больницу. Выходные дни мама провела у её постели и сегодня, отпросившись с работы, вновь собиралась навестить старушку. Даже не распаковав свои вещи, вместе с мамой я бросилась в больницу. К счастью, бабушка находилась в сознании. Я успела с ней проститься. А наутро бабушки не стало. На всём белом свете мы с мамой остались теперь одни.

От этого потрясения я сумела оправиться только через пару месяцев, а после Нового года моя крёстная, тетя Варя, предложила мне место младшего научного сотрудника в музее, где работала бухгалтером какая-то её знакомая. Откровенно говоря, в тот момент мне было абсолютно всё равно, где просиживать штаны, и я без всяких раздумий согласилась.

А что? Сотрудники музея — тоже люди, а чем занимается этот музей, по большому счёту, мне по барабану. Чем я дурнее других? Что, перекладывать бумажки с места на место, да зачитывать доклады неинтересные на всевозможных конференциях я не сумею? Да, я ещё, может, во ВГИК или в Щепкинское поступлю, и второе высшее образование получу! Стану артисткой, либо театральным критиком, и буду ездить по миру с пресс-конференциями или лекциями. А музей — это просто перевалочная база, где я могу отсидеться, чтоб решить для себя, что делать дальше.

Ах, если б мне раньше кто сказал, что на этой самой перевалочной базе я задержусь на долгих надцать лет, такого фантазёра я, не задумываясь, послала бы «на небо за звёздочкой». И вот так, между прочим, всегда: «Человек предполагает, а Бог располагает». Спрашивается, где справедливость?

После смерти бабушки я переехала в её квартиру. Теперь мы с мамой живём в разных концах Петербурга. Видимся достаточно редко, поэтому больше не ссоримся и даже скучаем друг по дружке. Каждую неделю я звоню своей мамочке, чтобы справиться о её самочувствии и настроении, ведь она уже вышла на пенсию.

Я подарила ей собачку — симпатичную покладистую болонку, с ней маме совсем не скучно. По праздникам я обязательно навещаю матушку, а на день рождения, соблюдая многолетнюю традицию, дарю её любимые цветы — астры. Раньше я эти цветы ненавидела, но с возрастом, как я поняла, люди становятся мудрее, а вместе с тем терпимее к слабостям своих близких. Я выросла.

Квартира покойной бабушки состоит из двух комнат и находится на первом этаже старого девятиэтажного дома. Я живу здесь уже не первый год. Живу одна. Личная жизнь как-то не сложилась.

Конечно, в своё время я здорово сглупила, когда не приняла предложение руки и сердца от одногруппника (Мы с ним вместе учились на филфаке в институте) и, между прочим, хорошего, серьёзного парня по имени Вася (Родное для меня имя: в детстве у меня был кот Васька и, кто знает, может, с годами я бы старшего Васю тоже полюбила, как когда-то не чаяла души в младшеньком Ваське?). В итоге Вася Ко́зел женился на другой.