Когда мы отдаляемся, я говорю: — Кто-то мог бы заработать кучу денег, если бы изобрел траву без запаха. Или парфюмированную марихуану! — я хихикаю. Хихикаю. Этот высокочастотный девичий звук так непривычен. Это задымленное пространство определенно работает.

Он снова целует меня, заглушая мой смех и наполняя мои легкие дымом и восторгом.

Мы остаемся под одеялом ещё какое-то время. Когда я пытаюсь дотронуться до своего лица, мои руки двигаются словно в замедленной съемке, а ноге, кажется, требуется вечность, чтобы сдвинуться с места, слишком вялая, чтобы куда-то идти. Поэтому я остаюсь сидеть на коленях Коннора. Но когда я поворачиваю голову, она движется быстрее, чем остальные части меня, как будто она не прикреплена к моему телу. Это странная комбинация, которая заставляет меня биться в истеричном смехе в течение двух минут. А было ли это две минуты?

Коннор наблюдает за мной, попивая воду, и когда он пытается передать бутылку мне, я протягиваю руку и задеваю его локоть. Я снова смеюсь.

— Вот, — говорит он.

Он подносит ободок к моим губам и наклоняет бутылку вверх, помогая мне пить. Вода приятна для моего наждачного горла. Вытерев губы, я вдруг завороженно смотрю на пуговицы на его рубашке. Мои пальцы играют с ними. Ух ты. Пуговицы идеально подходят к этому маленькому отверстию. Такая простая математика, и всё же кто-то, где-то открыл её первым.

Коннор говорит очень мало. Мне нравится тишина. Она усиливает все чувства. Например, как он проводит пальцами по моим волосам. Каждая часть меня становится более чувствительной, чем другая.

— Я хочу есть, — внезапно говорю я.

— Я знаю, что делать, — он быстро поднимает меня, отбрасывая одеяло в сторону. Мое сердце бьется быстрее, чем раньше. Он утыкается носом в мою шею. — Пора тебя покормить.

Я смеюсь, его кожа щекочет мою, когда мы выходим из комнаты. Мне всё равно, что мы находимся в доме, заполненными камерами. Нигде не видно, что мы курили травку. Ни у кого нет доказательств.

К тому же, рабочий день Саванны, Бретта и Бена окончен. Они, вероятно, крепко спят в своих собственных домах, оставив камеры на стенах и в потолках, чтобы они снимали нас.

Коннор спускается по лестнице со мной на руках. Как только мы достигаем первого этажа, он ставит мои ноги на землю. Гостиная находится прямо перед нами. Но Лили и Ло сидят спиной к нам на диване, уставившись в телевизор над камином. Они оставались забаррикадированными в своей комнате целую неделю, пока Скотт не извинился. Извинение, которое, по словам Ло, было — половинчатым и неискренним, но этого было достаточно, чтобы они, наконец, решились спуститься вниз.

Я открываю рот, чтобы заговорить.

— Шшш, — тихо шепчет Коннор, прижимая свои пальцы к моим губам. Мы оба улыбаемся. Почему это так смешно?

Мы остаемся скрытыми... ничем. Они могут увидеть нас на открытом пространстве, если просто повернутся, но они оба поглощены фильмом.

— Почему мы это смотрим? — спрашивает Лорен.

— Потому что ты должен знать, почему я считаю тебя воплощением Питера Пэна, — отвечает Лили.

Я снова начинаю смеяться. Я действительно не знаю почему, но Коннор закрывает мне рот рукой, чтобы подавить мои звуки. Как ему удается удерживать меня на ногах одной рукой?

Он сильный, Роуз, не будь дурой. Боже мой. Травка делает меня глупой?

— Если я Питер Пэн, то кем будешь ты? Венди?

— Нет, — говорит Лили. — Венди выбирает смертность вместо парня, которого она любит. Я была бы...

Наступает долгая пауза, и я провожу языком по ладони Коннора. Он поджимает губы, изо всех сил стараясь не рассмеяться.

— Динь-Динь, — заключает Лили. — Она никогда не покидает Пэна. Она любит его больше всего на свете.

— Так ты — моя маленькая фея? — спрашивает Ло, но я чувствую обожание стоящее за его словами.

И всё же, как бы мило это ни было, мы с Коннором не можем сдержать смех. Он вырывается наружу и выдает наше присутствие.

Их головы поворачиваются в нашу сторону, заставая нас возле лестницы с дурацким смехом.

— Какого черта вы двое делаете? — спрашивает Ло, наклонив голову, внимательно изучая наши позы, лица и — на что ещё тут можно смотреть?

— Мои ноги, — говорю я.

Коннору приходится уткнуться ртом в мою шею, чтобы подавить очередной приступ смеха. Мой смех вырывается на полную мощь, его не остановить.

— Что? — Лили смотрит на нас в замешательстве.

Коннор наклоняется и упирается подбородком в моё плечо, прежде чем сказать: — Мы собираемся поесть.

Лили ахает.

— Вы обкурились? — она встает с дивана прежде, чем я успеваю придумать оправдание. Не пройдя и трёх метров от нас, она спотыкается и щиплет себя за нос. — Фу... — она задыхается. — Я ненавижу этот запах.

Лорен ухмыляется.

— Вы двое... — он качает головой, придвигаясь к своей девушке. — Кто бы мог подумать, что самые ответственные люди в этом доме — это те, кто обкурились? Поздравляю, вы официально вписаны в наш группу.

— Наш дружеский круг, — уточняет Коннор.

Я разражаюсь очередным приступом смеха. Коннор снова подхватывает меня на руки, несет на кухню и сажает прямо на стойку.

— Мы можем остаться и посмотреть? — взволнованно спрашивает Лили.

— Мы увидим это в следующем эпизоде, — напоминает ей Лорен.

— Но я хочу неотредактированную версию.

Коннор трогает мою ногу.

— Ты в порядке? — спрашивает он, обеспокоенный, даже когда сам находится под кайфом.

— У меня нет паранойи. Так что думаю, это хорошая травка.

Пока у меня есть Коннор, я знаю, что смогу пережить даже плохое состояние кайфа.

Какая странная версия любви.

И она вся моя.

Гостиная была свободная от мебели. На полу лежат мягкие коврики. Дэйзи уже прыгает вверх-вниз, готовясь к урокам самообороны, которые Райк, Лорен и я обещали девочкам. Я предложил нанять настоящего инструктора, но Райк сказал, что у него практически есть лицензия.

Я напомнил ему, что способность избить кого-то не делает его хорошим учителем. И тогда он сказал: — Хватит, блять, меня доставать и иди лучше прикури косячок.

Меня оскорбляли и гораздо лучше.

Скотт Ван Райт показал небольшой фрагмент, где мы с Роуз глупо хихикаем и поглощаем остатки тако. Поскольку там не было реальных кадров нашего курения, реакция на этот эпизод была минимальной. За всю историю было слишком много звезд реалити-шоу, валяющихся в собственной блевотине, чтобы шокироваться двумя молодыми людьми в непонятных приступах смеха.

Единственный минус — я впервые в жизни выглядел глупо.

И мне все равно. Потребовалось двадцать четыре года, чтобы обрести такую апатию. В колледже, если кто-то считал меня менее умным, чем я был, в самом низу рейтинга класса, это был конец света. Если они считали меня придурком — хорошо. Если они считали меня карьеристом — хорошо. Странным — неважно.

Но если меня считали меня глупым — вот то слово, которое пронзало меня насквозь. Неудача — это то, что могло бы привести меня к смерти.

За один день я бросил Уортон. Отказался от своей «предполагаемой» мечты. А потом я сделал то, что сделало меня еще более глупой версией самого себя.

И сегодня я могу сказать: — Мне всё равно, — быть искренним.

Мне двадцать четыре года. Я всегда думал, что уже повзрослел. Но общение с Роуз заставило меня вырасти в ту версию себя, которую я люблю больше всего.

Мои страхи уже не такие эгоистичные и не такие претенциозно-тщеславные.

Роуз говорит мне: — Если на меня нападут, то я достану свой перцовый баллончик и электрошокер. Я не буду сначала применять кулаки. Это последнее средство.

— А если у тебя не будет времени на все это? — спрашиваю я ее.

Я не могу удержаться от улыбки каждый раз, когда смотрю на её одежду. Никакой удобной обуви. Никаких штанов для йоги или футболки. Она выбрала танкетки, кожаные шорты и белый хлопчатый топ, заправленный так, словно она собирается на встречу за обедом. Лорен сказал ей пойти переодеться, а она выглядела так, будто хотела оторвать ему голову.