Я опаздываю.

И я, блять, это ненавижу. Даже имея законное оправдание — пять часов лекций в Уортоне и еще двухчасовая деловая встреча в Нью-Йоркском ресторане — я все равно расстроен. Время непоколебимо, непрерывно и, несомненно, раздражает. Как бы сильно я ни старался, оно не подчиняется моей воле.

Пробки на пути из Нью-Йорка в Филадельфию только пробуждают мое разочарование. Мужчина на зеленом грузовике слева от меня жмет на гудок так, как будто шум волшебным образом освободит перегруженную автомагистраль. Я сдерживаю желание опустить стекло и напомнить ему, что он не Моисей и магии не существует.

Пощипывая переносицу, я перечитываю последнее сообщение.

Роуз: Скоро начнется. Запишу его на всякий случай.

Сегодня вечером в эфир выходит первый рекламный ролик реалити-шоу. И Роуз уже готова к тому, что я его пропущу. Для большинства людей опоздать на какой-то дурацкий тридцатисекундный телевизионный промо-ролик не имеет большого значения. Они бы даже не обратили на это внимания.

Но для меня это не нормально.

Все, что для этого нужно — один момент. Один единственный момент, на который я опаздываю уже как десять минут, мог бы все изменить. «Что если» в нашей жизни не является чем-то невозможным. «Что если» — это как параллельные пути, которые могут пересечься. И в один момент «что если» может стать фактом.

Скотт Ван Райт — это «что если».

Если бы я не услышал, как включился душ, как бежит вода по трубам через стены и потолок, я бы никогда не поднялся наверх. Если бы я не хотел сказать Роуз, чтобы она возвращалась в постель и приняла душ попозже, я бы никогда не услышал голоса Скотта и Роуз через дверь ванной.

Что если бы я никогда не вошел в ту ванную и не прервал то, что могло бы произойти?

Образ Скотта, пристающего к Роуз, разрушает все остальные образы у меня в голове. Из-за него мое пребывание в машине, а не рядом с ней, кажется настолько болезненным.

Еще один гудок прерывает мои мысли. Я ускоряюсь и сокращаю небольшое расстояние впереди, чтобы успокоить мудака позади меня. Мой взгляд перемещается на знаки съезда с автомагистрали, и слова сливаются вместе настолько, что их почти невозможно прочесть. Я моргаю и пытаюсь сосредоточиться, но это практически не помогает.

Не волнуйся. Чёрт возьми, не волнуйся, Коннор.

Я начинаю ощущать последствия 36 часов без сна. Для меня ночь — это ночная смена. Проекты для занятий. Деловые переписки по Cobalt Inc. Все, что требует моего внимания. Конечно, я и раньше работал по ночам, но у меня есть правило — никогда не превышать 36-часовый лимит без сна. Отсутствие сна снижает эффективность работы мозга.

Вот что я получаю, отказавшись от своего лимузина с водителем. Я мог бы вздремнуть на заднем сиденье, пока Гиллиган вез бы меня в Филадельфию. Но с того момента как начались съемки, я решил, что сам сяду за руль серебристого седана. Мне, может, и предоставлена такая роскошь, но я много работаю для этого. И если бы всем в шоу показали, как меня возят на лимузине, то все бы подумали, что я ленивый сукин сын.

Мои глаза закрываются, и я чувствую, как усталость давит на мышцы. Я принимаю сознательное решение осторожно свернуть на следующем съезде и припарковаться перед аптекой.

Я достаю телефон и захожу внутрь здания.

— Мне нужно, чтобы ты прописал мне Аддерол, — говорю я в трубку. Мои мокасины стучат по кафельному полу, и сотрудница аптеки бросает на меня прищуренный взгляд. В своих черных брюках и белой рубашке на пуговицах я больше подхожу для Уолл-Стрит, чем для придорожной аптеки.

— Нет, — Фредерик даже не колеблется. — И в следующий раз, когда позвонишь, можешь начать со слова привет.

Я скриплю зубами, останавливаясь перед полкой с противоотечными средствами. Фредерик был моим психотерапевтом со времен развода моих родителей. Как сказала моя мать: Я могу нанять кого-нибудь, если тебе нужно поговорить. Так что я потратил недели, прочесывая ряды потенциальных психиатров, чтобы найти того, с кем я мог бы «поговорить».

Фредерик учился в колледже по ускоренной программе, и я познакомился с ним, когда он окончил медицинскую школу всего в двадцать четыре года. У него был этот дух. Он жаждал знаний и был полон той страсти, которую уже утратили другие тридцатилетние и сорокалетние психиатры, с которыми я встречался. Поэтому я выбрал его.

Он является моим психиатром уже двенадцать лет. Я бы даже назвал его своим лучшим другом, но он постоянно напоминает мне, что друзей нельзя купить. Каждый год он зарабатывает на мне ошеломляющую сумму, и я дополнительно плачу ему за некоторые моменты — например, за то, что я могу позвонить ему в любое время суток, и он сосредоточит на мне все свое внимание.

На нашей последней сессии мы обсуждали Скотта Ван Райта, и я старался (довольно плохо) не обзывать продюсера всякими именами, как будто мне снова семь лет, и я пристаю к мальчику-хулигану. Но возможно, я использовал слова «сомнительная, тщеславная человеческая бактерия», когда Фредерик спросил меня, что я думаю о Скотте.

К счастью, у психиатров есть этический долг хранить тайну пациента.

— Привет, Фредерик, — говорю я, стараясь сохранить ровный тон. Он — единственный человек, который видел меня в самом худшем состоянии. Разрушенным. Бесполезным. Но я стараюсь, чтобы таких моментов было как можно реже. — Ты можешь позвонить в ближайшую аптеку в Филадельфии. А я заберу их там.

— Я могу, но не стану.

Я глубоко вздыхаю, изучая полки.

— Сейчас не время быть непреклонным. Я и так уже опаздываю.

— Во-первых, успокойся, — говорит он, и я слышу шорох на другом конце провода. Наверно, перекладывает бумаги. Он любит делать заметки.

— Я спокоен, — говорю я, добавляя невозмутимости в свой голос для большего эффекта.

— Ты только что употребил слово непреклонный, — опровергает Фредерик. — Обычно ты просто называешь меня упрямой свиньей. Видишь разницу?

— Не издевайся надо мной.

— Тогда ты тоже не издевайся надо мной, — возражает он. Нормальные терапевты не должны быть такими сварливыми, но я тоже не совсем нормальный пациент. — Ты помнишь наш разговор прямо перед твоим первым годом обучения в Пенсильванском университете?

— У нас было много разговоров, Рик, — говорю я небрежно. Мои пальцы скользят по двум разным брендам средств от заложенности носа. Я проверяю составы на этикетках.

— Разговор был об Аддероле, Коннор.

Я сильнее стискиваю челюсти до тех пор, пока у меня не начинают болеть зубы. Перед учебой в универе я сказал Фредерику, что если я когда-нибудь приду к нему за Аддеролом, он ни при каких обстоятельствах не должен прописать мне рецепт. Неважно по какой причине. Я хотел добиться успеха в учебе благодаря своим собственным заслугам. Без стимуляторов и усилителей. Я хотел доказать самому себе, что я лучше всех остальных и что для этого мне не нужны чертовы таблетки.

— Все изменилось.

— Да, изменилось, — соглашается он. — Ты сейчас на первом курсе аспирантуры. У тебя долгосрочные отношения с девушкой, и твоя мать готовится передать тебе Cobalt Inc. А теперь еще и реалити-шоу появилось. Я полностью признаю, Коннор, что ты способен совмещать работу со стрессом лучше, чем девяносто девять процентов людей на этой планете. Но все это может быть выше человеческих сил, даже твоих.

Это не первый раз, когда он говорит мне, что я беру на себя слишком много, но у меня просто нет выбора. Я хочу все. И если я буду достаточно усердно работать, то смогу получить это. Моя жизнь всегда была такой, и я отказываюсь верить, что сейчас все может быть по-другому.

Я беру противоотечное средство с максимальной дозировкой псевдоэфедрина, а затем иду дальше к стеллажам с кофеиновыми добавками.

— Согласен, человеку это не по силам. По крайней мере, не пожертвовав несколькими часами сна. И в такой день, как сегодня, когда мое полувялое тело не в состоянии включать мозг, а глаза слипаются, у меня больше нет других вариантов. Мне нужны стимуляторы.