Она встала с диванчика, когда боль чуть отступила, и поднялась в свою палату, легла и забылась тревожным сном.

Ночь же выдалась бессонной. Соня лежала и думала. Что хотел Кирилл, зачем приходил, и как они теперь станут сосуществовать на одной территории? Или придётся менять квартиру на две? Всё так сложно…

Слёз не было, но и покоя на душе — тоже. Единственно, Соня поняла для себя, что любит своего сына. Она почему-то была уверена, что у них с Сашей будет сын, совсем позабыв о том, что раньше была так же твёрдо уверена, что у них родится девочка. Надо немного потерпеть, а как угроза прерывания уйдёт — она сразу поговорит с Даниловым, и они будут вместе, обязательно будут!

Данилова вызвали в приёмное перед самым окончанием рабочего дня. Он разозлился — задерживаться на работе именно сегодня в его планы никак не входило.

После работы назначена встреча с дочерью, а что Катя его дочь — он нисколечко не сомневался. «Вот же вытворила Дина, — думал он. — Как могла взять и скрыть ребёнка, утаивать правду столько лет? Может, и то, что замуж вышла тогда сразу — тоже ложь, выдумка моих и её родителей? А я повёлся, не убедился ни в чём лично, обиделся, видите ли». Данилов весь день прокручивал в голове всякие варианты произошедшего почти семнадцать лет назад и обзывал себя последними словами. В качестве оправдания можно было принять только его молодость — всего-то восемнадцать лет было — и неопытность. А вот почему он за всю жизнь ни разу не попробовал разыскать Дину — сам не понимал.

Если его дочь — Берёзкина, выходит, и Дина оставалась на своей фамилии? Найти её при желании труда не составило бы. Она, оказывается, институт просто не окончила, не перевелась в другой, как ему говорили, бросила учёбу, потому что родила дочь. Катю ж растить надо было, кормить и одевать, не до образования Дине было…

Как неверно всё, как неправильно… И жил он — будто и не жил. Детей двое и то не рядом. Сможет ли его простить Катя? Полюбить сможет? Он-то её вон сразу принял, как увидел, как понял, что его она, так и прирос к девочке сердцем. А она обижена наверняка. Дети — максималисты, им плевать на оправдания… Да и есть ли они у него, оправдания эти? Или нет их? Может, он свою инертность и нежелание действовать за грехи принять не хочет? Видит себя белым и пушистым и готов кричать, что не он строил свою судьбу, а судьба ему палки в колёса втыкала.

С такими мыслями он вышел в холл приёмного отделения и сразу увидел Катю, примостившуюся на краю кушетки.

— Давно сидишь? — спросил и сам удивился своей тупости. Апрель на дворе, холодно совсем, а он даже не поинтересовался утром у девочки, есть ли ей куда пойти. Неужели она просто гуляла по улицам весь день? Ну конечно, вон, замёрзла… А ела хоть что-нибудь? Вот это отец, герой года прямо! Дальше он подумал непроизносимое, то, что его как раз как папашу характеризует.

Катя подняла на него глаза, но ответить не успела, потому что из дверей, ведущих в хирургию, вышла медсестра и набросилась на Данилова.

— Что же вы творите-то, Александр Дмитриевич! Ребёнок тут уже часа три сидит, пришла замёрзшая, голодная. Я и не обратила внимания сразу, а охранник приметил, так прогнать её собирался, старый козёл. Хорошо, спросили, к кому она, вот я вам и позвонила.

— Спасибо, — сказал он медсестре и повернулся к Кате. — Ну что ж ты не сказала, что идти тебе некуда?

— Не подумала… — Она пожала плечами. — Я гуляла, гуляла и решила тут подождать.

— Да и я хорош! Прости, что ли. Пойдём в ординаторскую, чаю налью, потом поговорим, поужинаем где-нибудь.

Катя опять пожала плечами и опустила глаза.

— Мне бы домой вернуться. Последний автобус в десять отходит.

— Нет! — Александр был категоричен. — Переночуешь у меня, завтра с утра сделаем генетическую экспертизу, потом заскочим сюда, мне больных надо посмотреть, а дальше поедем к вам домой. План ясен?

— Вы не верите, что я ваша дочь? — с вызовом спросила она.

— Верю, — очень твёрдо ответил Данилов, — но ты просила помощи, а без бумажки я тебе никто. Вот мне и нужно заключение, чтобы вопросов ни у кого никаких не возникало.

Наконец, Катя улыбнулась ему, открыто и тепло, и он заметил ямочки на её щеках, совсем как у Дины.

— Я думала, с вами будет сложнее, — произнесла девочка. — Пойдёмте в ординаторскую, от горячего чая отказываться я не собираюсь.

Он усадил её на диван и включил чайник, затем достал чашку из ящика своего стола, вымыл её с содой и опустил пакетик чая, залил кипятком и поставил перед Катей, зашёл за ширму и вынес сахарницу с сахаром и вазочку с печеньем и конфетами.

— Перекуси пока, согрейся, а я твоей маме позвоню. Номер телефона не подскажешь?

Катя достала из кармана куртки старенький, видавший виды смартфон, открыла контакты, выбрала нужный номер и передала гаджет Данилову.

Он быстро вбил себе номер Дины, затем узнал номер Кати и перезвонил ей, теперь и у неё сохранился его номер. Проследил, как она добавила контакт и подписала: «АД».

Позвонить Дине оказалось невероятно трудно. Сколько лет прошло. Говорить с ней, слышать её голос было волнительно. И он бы оттянул время, чтобы подготовиться морально, но сообщить о том, что Катя не вернётся сегодня домой, было просто необходимо.

Данилов долго слушал гудки и уже почти отчаялся, собираясь сбросить вызов, как услышал голос Дины:

— Саша, это ты? — А дальше звук, похожий на всхлипывание.

— Да, Дина, это я. Я приеду завтра, тут немного дела закончу и приеду вместе с Катей.

— Ты всё уже знаешь, да? — Она говорила тихо, чётко выговаривая слова, как будто следила за этим.

— Нет, я ещё ничего не знаю, кроме того что ты родила мне дочь. Я приеду, и мы поговорим. Я сделаю всё, что ты хочешь.

— Но ты ведь даже не знаешь, что я хочу. Не боишься, Данилов? — Александр чувствовал, как Дина улыбается.

— Я приеду, — с теплотой в голосе ответил он.

— Спасибо, — произнесла Дина, и разговор прервался, а Данилов так и стоял с телефоном в руках.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Катя допила чай, вот только дрожать не перестала. Да и щёки у неё раскраснелись — неестественным, болезненным румянцем.

Данилов сходил на пост, взял градусник. Встряхнул и протянул дочери.

— У меня такое чувство, что ты заболела, — тяжело вздохнул он.

— Да, горло болит… Простите.

Подумал, что она, глупышка, ещё и извиняется, а ведь это он во всём виноват — отправил ребёнка неизвестно куда гулять весь день. Занят он, видите ли. Придурок.

— Да не такой уж я и ребёнок, — ответила Катя на его мысли, а он вздрогнул от удивления, — и мама говорила, что одеться потеплее стоит, я же неслух, сама всё знаю. Вот и поплатилась. Александр Дмитриевич, вы только это… взад пятки не давайте и слово сдержите.

Он хмыкнул от удивления.

— Ты о чём?

— Ну как… Об анализе на отцовство и поездку к маме моей.

Александр покачал головой.

— Я же обещал. Я держу слово, всегда. Посиди здесь, я лекарства кое-какие возьму, и передачу мне одной знакомой отнести надо. А потом всё, поедем ко мне домой, там и поговорим, заодно и накормим, и полечим.

Он взял листок бумаги, написал на нём что-то, засунул в пакет с апельсинами и, подозвав проходившую мимо ординаторской санитарочку, вручил ей пакет и попросил отнести Соне в гинекологию.

Потом переговорил с вошедшим в ординаторскую врачом, попросил у Кати градусник, увидел температуру и присвистнул от возмущения.

— Убьёт меня твоя мама и права будет, — заохал он.

— Нет, не убьёт. Вчера горло болеть начинало, но провалить миссию я никак не могла. Так что в моей простуде вы, Александр Дмитриевич, никоим образом не повинны.

***

Они ехали в машине, а Данилов пытался предугадать реакцию матери на появление столь взрослой внучки. Ждал возмущения, скандала — это же дочь Дины, а её имя в их семье произносить было никак нельзя. Только вот почему — Александр не понимал ни в свои восемнадцать, ни сейчас. Ведь не спрятали бы от него тогда Дину, не разлучили бы их — прожил бы он с ней всю свою жизнь и наверняка счастливо бы прожил. Дочь бы вместе вырастили, сына родили, и Катя его теперь папой бы называла. Любила бы его, наверно. А сейчас она лишь поручение матери выполняет и никаких добрых чувств к нему не испытывает.