Люди решили на следующий день созвать собрание и обсудить меж сельчанами ситуацию с родственниками Савелия Денисовича. Да и с ним самим. Лечить его как-то надо, обследовать. Ну, какой из него теперь председатель? Неадекватный ведь человек становится.

А на следующий день никто не видит председателя. Куда делся? Стучат в дом - никто не открывает. Зашли - лежит весь белый на постели, мёртвый. И на шее надрез... Что за чертовщина? Народ бросился искать девку с волосатым ребёнком и старуху ту. Но - нет нигде... В деревню к ним поехали - и там дом пуст... Куда делись две вампирши?

Дивился народ, дивился, похоронили председателя, и новый-то - тот сразу, первым делом взялся за восстановление сгоревшей церкви. Потому как поняли люди, что с Савелием Денисовичем, земля ему пухом, не просто так беда такая случилась...

- Пелагея Ивановна, - перебил её уставший и сонный Глеб Никифорович, - я, конечно, особенно после на днях увиденного, спорить с вами не желаю. Но случаи вампиризма известны и давно описаны в литературе. Да и ребёнок может родиться волосатым, атавизмы это. Волосы потом опадают...

- Вы, Глеб Никифорович, лучше спать ступайте. Совсем, гляжу, устали. А я вам завтра продолжение этой истории расскажу. Тем более, вдруг те лешии, что приезжали сюда за вами, снова сунуться? Чтоб вы знали, как себя вести с ними. Ступайте, спокойной ночи. С Богом... - напутствовала она .

- С Богом... - повторил уставший Глеб Никифорович и пошёл к себе в комнатку. Уснул он мгновенно. И там, во сне, увидел необыкновенно красивую загадочную девушку, смотрящую на него желто-зелёными светящимися глазами... Между ними стояла пелена из медленно падающего на землю искрящегося снега...

Утром привезли тяжёлого больного с ущемлённой грыжей и разлитым перитонитом. Дед Назар промаялся два дня на печи, охая да грелку к животу прикладывая, а под утро третьего дня старуха его, баба Фёкла, опомнилась, что помирает её мужик: лежит весь синий, глаза выкатил, в жару и холодном поте одновременно, язык - словно сухой наждак. Завопила Фёкла, прибежали старшие сыновья, сгребли батю с печи и в тот же час на санях в больницу и доставили.

Только цокает языком молодой доктор, да озадаченно качает головой... Не нравится ему состояние деда, запущен он, раньше надо было... А сейчас - никакой гарантии даже того, что очнётся от операции...

Плачут, вопят братья, всё, что хочешь, доктору сулят, только спаси отца! Подумал молодой врач, а делать нечего: без операции дед так и так помре... Поставил ему три капельницы, да и на операционный стол.

Долго стояли под дверью операционной мужики - Трофим и Тихон. Долго шла операция. Вышел доктор весь мокрый, бледный, уставший. На их вопросы только рукой махнул:

- Не знаю, - говорит. - Мужики, что будет с отцом вашим. Сделал всё, что мог. Кишку на бок вывел, трубки в живот вставил... Теперь только от него будет зависеть: выживет, али нет. Извиняйте...

Потолкались ещё немного братья в коридоре возле кабинета доктора, посовещались, и обещали завтра заехать поутру: проведать отца, а заодно и подарок привести, за операцию. Глеб Никифорович только грустно вздохнул и пожал плечами:

- Как хотите... Ничего обещать не могу... Как судьба...

Пелагея Ивановна делала перевязки, промывала дренажи и снимала швы послеоперационным больным. Работала она медленно, основательно, ответственно. Кто жаловался, что долго не поправляется, или ныл при перевязке - строго укоряла:

- А ты чего хотел? Сразу в рай? А ты "Отче наш" сегодня читал? А "Богородицу?" И чего ты хочешь? И как мы тебе после этого поможем? Эх вы... безбожные... - добавляла она в конце, как припечатывала, и пациенты сразу стыдливо замолкали, чувствуя свою доказанную вину.

Перед обедом привезли покусанного собакой ребёнка. Затем доставили мужика со сломанной от удара копыта жеребца челюстью. Потом было ещё два аппендицита и один перелом локтевого отростка со смещением. Фурункулы, карбункулы, абсцессы и флегмоны - просто не в счёт. На это Глеб Никифорович с Пелагеей Ивановной уже просто не обращали внимания, резали и дренировали между делом, как семечки лузгая.

Часам к трём поступление больных спало, и доктор с медсестрой решили уважить просьбу старика Семёна, который с утра сидел на стуле в конце коридора и смиренно ждал, когда же доктора освободятся и смогут съездить с ним в соседнюю Прохоровку, хоть одним глазком взглянуть на его больную, уже десять лет, как лежачую, дочь вследствие какого-то непонятного нервного недуга. По ногам у неё уже пошли паршивые пятна, и отец переживал, что сгинет она, врачами не осмотренная, что люди про них с бабкой скажут?

Детей у дочери не было, а муж её бросил, как слегла. Вот родители только и ухаживали. Так уж получилось, что и у них все дети в разное время поумирали: кто в младенчестве, а кто в отрочестве. Один сын Лука дожил до двадцати трёх годков, но потом простудил головушку и слёг от какого-то "мимянгита", как объяснял старик Семён соседям со слов доктора. Как слёг - так и помер. Приехали родители в больницу на следующий день сына навестить - а им холодное тело отдают хоронить. Такая судьба...

Вот и переживали старики, что дочь последняя от них уходит. Пусть и ухаживать приходилось, а всё, как-никак, одна семья... А-то останутся одни... С дочерью -то всё веселее. А может, надеялись, что встанет ещё? Ведь молодая, сорок годков, зачем умирать?...

Врач и медсестра сели в повозку, и Семён на радостях лихо тронулся. Он часто оглядывался, шмыгал красным замёрзшим носом, благодарил. Медики сидели сзади: Глеб Никифорович надеть большие плотные рукавицы; а Пелагея Ивановна где-то приобрела муфту, и теперь с удовольствием хвалилась, что руки у неё, как в печке. Ядрёный морозец раскрасил обеим щёчки в яркий румянец и настроение у медиков, не смотря на то, что ехать туда и назад составляло было трёх часов, было приподнятое.

- Глеб Никифорович, благодать-то, какая! Смотри, смотри, лиса побежала! -радовалась, как ребёнок, Пелагея Ивановна.

Глеб Никифорович довольно морщился, щурясь от яркого белого снега в поле.

- Ах, плутовка, ты смотри! За зайцами, что ли, охотится? - он с интересом всматривался в прыжки лисицы в сугроб.

- Не... За мышами... - протянул, уточняющее, дед Семён.

Дорога туда показалась лёгкой и быстрой. Зашли в дом, провели их к койке, на которой уже десять лет маялась спиной с отказанными ногами дочь Галина.

Она была худая, словно высохшая. Глаза большие, грустные, с виноватым взглядом и тёмными кругами под ними. Дочь приподнялась на руках, стало ёрзать, пытаясь присесть. Потом перевернулась, чтобы показать ноги под простынёй. Тёмно-синие, вишнёвые, бардовые пятна разной формы и размеров усыпали голени и бёдра. На пяточных областях появились язвы. Галина всё пыталась обернуться назад и посмотреть, что творится с её ногами.

Глеб Никифорович внимательно осмотрел, поковырялся в язве на правой пятке, пощупал пульс на стопах, и, написав на клочке бумаги лекарства, наказал отцу:

- Отец! Ты, давай, в город поезжай. В главную аптеку. Только там может быть, больше не знаю, где ещё. Купи, и мажь. И вот эти таблеточки, слышишь? Тоже надо давать. Нейротрофические язвы - то у неё, я так полагаю.

- Пролежи? - переспросил, услужливо наклонившись вперёд, старик.

- Не! Ней-ро-тро-фи-чес-кие! От нервов, отец, от спины больной.

- А!... - старик, ничего не понимая, замотал головой, - нервические...

- Нервические, нервические, отец. Но перинку-то ты ей ещё одну подложи, чтоб и пролежней не было. Понял?

Старики усердно закивали головами. Бабушка кинулась в погреб и достала от туда мочёных яблок, да квашеной капусты. Доктор с медсестрой сначала отнекивались, потом с благодарностью приняли и поехали назад.

Обратная дорога началась с небольшого казуса: лошадь вдруг стала упрямиться и встала, как вкопанная, перед мостом. И как ни бил её Семён, как и стегал, ни упрашивал - норовила уйти то в один, то в другой бок, но вперёд - никак. Семён слез с повозки и хотел провести лошадь под узду, но та фырчала, ржала, стала пытаться лягнуть телегу.