В трех первых отделениях бассейна, которые я осмотрел поочередно, передо мной предстала одна и та же картина; но то, что я увидел в четвертом из них, мне не забыть никогда.

Среди этих потешных голов моему взору вдруг предстало печальное и бледное лицо молодой девушки лет восемнадцати: она не прятала, в отличие от остальных купающихся, свои черные волосы ни под чепчиком, ни под капором, а на ее столике, вместо стаканов и чашек, лежали рододендроны, горечавки и незабудки, из которых она составляла букет. Термальные воды придавали этим растениям ту яркость и свежесть, какие они не в состоянии были вернуть ей самой: она казалась сорванным со стебля и увядшим цветком, находясь среди этих полных жизненных соков цветов, которыми она, напевая, украшала свой лоб и свою грудь, подобно безумной Офелии, когда та готовится умереть и только ее голова и руки еще виднеются над поверхностью ручья, где ей предстоит утонуть.

Вероятно, если бы я встретил эту молодую девушку на прогулке, на балу или в театре — короче, в любом другом месте, кроме этого сборища людей, — я не обратил бы на нее ни малейшего внимания: ее фигуру я счел бы нескладной, походку невыразительной, а голос неестественным; она прошла бы перед моими глазами, как перед зеркалом, отразившись в нем, но не оставив о себе воспоминаний; но увиденный мною здесь, в окружении, словно вышедшем из-под резца Калло, этот образ мадонны Рафаэля навсегда останется в моей памяти.

Насмотревшись на эту картину, я закрыл глаза и удалился, не поинтересовавшись ни ее возрастом, ни ее именем; но не сделал я и четырех шагов, как услышал, что врач говорит о моей незнакомке:

"Через месяц она умрет!"

Мне стало трудно дышать в этой теплой атмосфере, среди этих пропитанных влагой стен, и я вышел из купален, весь мокрый от пота. Небо по-прежнему было в лазурной дымке, а земля — в праздничном уборе.

Через месяц она умрет!

Умрет среди этой природы, такой юной, такой сильной и такой живой!

Я миновал кладбище, и эти слова еще раз эхом зазвучали в моей голове:

Через месяц она умрет!

Итак, уже сегодня отец и мать этого нежно любимого ими ребенка могут позвать могильщика и сказать ему: "Принимайтесь за работу, не теряя времени, ибо эта юная девушка, которую вы видите и которую с улыбкой на устах дал нам Господь, та, что была нашей отрадой в прошлом, нашим счастьем в настоящем, нашей надеждой в будущем, увы, через месяц умрет!

У м р е т! То есть она будет безгласна, бездыханна, и глаза ее закроются навсегда, а ведь сейчас ее голос звучит так мелодично, дыхание у нее такое чйстое, а взгляд такой нежный!

Каждый день в течение месяца мы будем замечать, как угасает блеск ее глаз, звук ее голоса и биение ее сердца; но вот этот месяц подойдет к концу, и наступит час, когда, несмотря на все наши заботы, старания и слезы, ее глаза закроются, уста смолкнут, а сердце остынет. Ее тело обратится в труп; та, которую мы считали нашей дочерью, станет дочерью земли, и эта мать потребует ее у нас обратно!..

О, сколь чудесна наука, способная вот так просто открыть человеку одну из самых страшных тайн человечества! Но разве не заслуживает смерти врач, позволивший себе произнести вслух подобный приговор?

Эти мысли о судьбе молодой девушки настолько завладели мной, что я прошагал примерно три четверти льё, полностью утратив понятие о том, куда ведет меня эта дорога и зачем я на нее вступил, как вдруг Виллер остановил меня, взяв за руку, и сказал:

— Мы пришли.

И в самом деле, мы находились в каком-то подобии грота; под нашими ногами виднелась вершина отвесного утеса высотой в восемьсот футов, у подножия которого текла Дала, а слева от нас начиналась первая из шести лестниц, с помощью которых осуществляется сообщение между Луэш-ле-Беном и селением Альбинен, чьи жители были бы вынуждены, не будь этой надземной дороги, идти в обход три льё, чтобы попасть на рынок.

Следует собственными глазами взглянуть на этот путь, если вы хотите составить себе представление о необыкновенной ловкости жителей Альп. После того как вы, опасаясь головокружения, ляжете плашмя на живот, чтобы взглянуть вниз с высоты восьмисот футов на пенящиеся воды Далы, вам следует снова встать, подняться по первой лестнице, а затем вскарабкаться, помогая себе руками и ногами, на выступ утеса, на который опирается основание второй лестницы; и вот, когда вы окажетесь на этом утесе и начнете доказывать вашему проводнику, что никогда ни один человек не отважится проделать весь этот путь, вы вдруг услышите звуки тирольского напева и в ста шагах у себя над головой увидите висящих над пропастью крестьянина с корзиной фруктов, охотника с серной за плечами или женщину с ребенком, которые на ваших глазах станут спускаться к вам так же беззаботно и быстро, как если бы они шли по зеленому склону одного из наших холмов.

Виллер спросил меня, не хочу ли я продолжить подъем. Я вежливо отказался. Он рассмеялся.

— В этом нет ничего страшного, — сказал он мне. — Вот видите, сюда поднимается женщина; сейчас у вас на глазах она взберется наверх.

И в самом деле, молодая девушка, шедшая из купален той же дорогой, по какой сюда пришли мы, поднялась по лестнице, только что послужившей нам, и ступила на первую площадку, настолько узкую, что мы едва поместились на ней втроем; затем она продолжила подъем, приняв лишь одну меру предосторожности, состоявшую в том, что она подхватила сзади подол платья и, протянув его между ног вперед, прикрепила булавкой к поясу, так что вместо юбки у нее получились штаны.

Мы следили за ее восхождением, как вдруг на верху четвертой лестницы показался мужчина: он спускался навстречу девушке в то время, как она поднималась. Положение становилось затруднительным: на этой узкой дороге двоим разойтись было невозможно.

— Как же они поступят? — спросил я у Виллера.

— Увидите!

И действительно, не успел он договорить, как я уже все увидел своими глазами.

Мужчина с любезной предупредительностью, на какую мало кто из наших денди был бы способен в подобных обстоятельствах, сделал полуоборот и, оказавшись с обратной стороны лестницы, продолжал свой спуск, тогда как девушка без остановки поднималась по своей стороне лестницы; встретившись на середине пути, они обменялись несколькими словами, а затем каждый двинулся в свою сторону. Увиденное казалось невероятным!

Мужчина прошел мимо нас.

— Вы хорошо разглядели этого парня? — спросил меня Виллер, когда мужчина продолжил спуск.

— А что такое?

— Сегодня, выпив свои обычные четыре бутылки вина, он, мертвецки пьяный, выйдет в семь часов вечера из кабачка и раз тридцать упадет по дороге от купален до подножия первой лестницы, но это не помешает ему благополучно преодолеть все шесть лестниц и целым и невредимым добраться до дома. Вот уже лет десять, как этот мошенник проделывает подобное.

— Да, и однажды наступит день, когда он все-таки разобьется.

— Он? Ну да, спускаясь по лестнице в погреб, возможно, но здесь — никогда. Разве Господь не оберегает пьяниц?

— Дорогой друг, похоже, ко мне Господь не столь милосерден: у меня начинает кружиться голова.

— Спускайтесь же быстрее вниз, и не вздумайте следовать примеру господина Б…

— Кто такой этот господин Б…? — спросил я, ступив, наконец, на твердую землю.

— А! Господин Б…? Идемте, я расскажу вам эту историю по дороге.

Мы продолжили путь.

— Господин Б…, видите ли, — продолжил Виллер, — был биржевым маклером.

— Ах да, — сказал я.

Смутное воспоминание промелькнуло у меня в голове.

— Он разорился сам и разорил свою жену и своих детей, играя с государственными ценными бумагами. Вы наверняка знаете, что это такое, не так ли? Ведь вы парижанин.

— Разумеется, знаю.

— Ну так вот, он разорился. Ладно. И что же он сделал? Он застраховал свою жизнь. Свою жизнь, понимаете?! Это означало, что если он умрет, то его наследникам достанутся пятьсот тысяч франков. Я не слишком хорошо в этом разбираюсь, для меня это все чертовски запутано. Но это не так уж важно, вы-то, наверно, понимаете, о чем идет речь.