Это происшествие вызвало замешательство в рядах нашего каравана. Дамы, боясь упасть, спрыгивали с мулов и при этом падали; со всех сторон доносились крики один пронзительнее другого; все кругом, полагая себя в смертельной опасности, взывали о помощи, которой никому нельзя было оказать и в которой, по сути, никто и не нуждался. Собаки выли, проводники бранились, а мулы, воспользовавшись этой минутой передышки, щипали траву, росшую по краю пропасти; тем временем англичанин, взобравшись на высоту в двадцать пять футов над нашими головами, расположился в таком месте, где даже серна испытала бы приступ головокружения, и спокойно насвистывал "God save the King[75]".
Однако через минуту спокойствие восстановилось: наши дамы были извлечены из-под брюха их верховых животных и, поддерживаемые проводниками, по очереди преодолели оставшуюся часть опасной дороги; десять минут спустя все, кто входил в караван, целые и невредимые, собрались на поляне, ровной, как зеленый ковер садов Версаля.
Воспользовавшись представившейся возможностью, мы решили позавтракать, и дамы, оправившись от пережитого ужаса, который у всех наших спутниц, за исключением одной, был всего лишь обычной паникой, решительно составили нам компанию. Затем мы вновь продолжили путь.
Вскоре мы вошли в Оберхасли и пересекли поляну Борцов. Как раз накануне нашего появления там происходили состязания горцев, и мы весьма сожалели, что нам не довелось увидеть это зрелище.
По мере того как мы спускались вниз, климат становился все теплее, и время от времени на нашем пути стали встречаться ели, будто застывшие у невидимой границы, как если бы волшебник очертил палочкой магический круг, который они не могли пересечь. Эти разрозненные деревья внесли разнообразие в наши занятия, послужив мишенями для наших альпенштоков: пущенные, словно метательные копья, с расстояния в тридцать — сорок шагов, они вонзались в стволы елей на всю глубину своего железного наконечника. Особенно преуспел в этом упражнении американец; англичанин же на этот раз оказался наименее ловким из нас троих. Проявленное американцем превосходство вызвало между моими спутниками довольно острый спор, в разгар которого я их покинул, чтобы погнаться — правда, не с посохом, а с ружьем в руках — за тетеревом, который взлетел слишком далеко, чтобы я мог достать его пулей, и которого, тем не менее, я надеялся подстрелить в его укрытии. Моя попытка оказалась безуспешной, и десять минут спустя я спустился с другой стороны того леска, где оставались мои спутники.
Я заметил их издалека стоящими на берегу горного потока и, направляясь к ним, никак не мог понять, что за странное упражнение выполнял англичанин. Упражнение это состояло в том, что он набирал в рот воды и выпускал ее через середину щеки. Сначала я было подумал, что эта струя извергается из уха, и был немало восхищен новизною фокуса, но, подойдя на несколько шагов ближе, заметил, что вода, вытекая, окрашивается в розовый цвет, который ей придавала примесь крови.
Вот что произошло: англичанин, взбешенный своей неудачей, поспорил, что американец не попадет в него своей палкой с расстояния в шестьдесят шагов. Американец принял вызов; участники заняли условленные позиции, и англичанин, став заложником своего слова, флегматично ожидал удара этого копья нового образца: железный наконечник пробил ему щеку и сломал зуб.
Это происшествие повлекло за собой относительное спокойствие в арьергарде нашего каравана, головная часть которого вскоре вступила во двор гостиницы в Розенлауи.
Мы задержались в ней ровно на то время, какое понадобилось, чтобы принять ванну, хотя никто даже не потрудился подогреть нам термальную воду, поступающую чуть теплой из соседнего источника; затем мы отправились осматривать ледник, один из самых известных в Оберланде.
На этот раз над нашими головами разбушевалась младшая сестра той грозы, какая накануне свирепствовала у нас под ногами; разница в их положении грозила нам большими неприятностями, но мы продолжали двигаться вперед, несмотря на предупреждающие раскаты грома, и благополучно добрались до кромки ледяного моря, находившегося примерно в четверти льё от гостиницы.
Ледник Розенлауи заслуженно пользуется своей славой: на мой взгляд, это самый красивый ледник в Оберланде, хотя он и не самый большой. Сверкая лазурным блеском, происхождение которого мне неизвестно и который присущ только ему, он переливается всеми оттенками этого цвета: от бледно-матовой голубизны бирюзы до насыщенной блистающей и искрящейся синевы сапфира. Отверстие у его основания, откуда выходит, клокоча и бурля, Райхенбах, кажется портиком дворца феи: изумительной красоты колонны, сотворенные не иначе как подземными духами, настолько они легки и прозрачны, поддерживают свод, украшенный кружевными фестонами самых разнообразных, самых причудливых и изысканных форм. Когда, наклоняясь, заглядываешь в глубины, где вихрем кружит поток, тебя охватывает такой восторг при виде этой фантастической архитектуры, что в душе рождается зависть к волшебнице, живущей в этих сказочных чертогах, и ты вдруг ощущаешь непреодолимое желание броситься вниз, чтобы разделить с ней ее обитель. Должно быть, у входа в подобный грот Гёте создал свою "Ундину".
Шум бурлящего потока, разбивавшегося об утесы с такой силой, что хлопья пены летели во все стороны, вот уже четверть часа не давал нам расслышать раскаты грома, ставшего за это время намного сильнее. Так что мы совершенно забыли о грозе, как вдруг несколько крупных теплых капель напомнили нам о ней; подняв кверху голову, я увидел, что небо словно опустилось на зажатую в кольце гор широкую воронку, на дне которой мы находились, и с каждым мгновением все ниже оседало на ее склоны, становясь все ближе к нам, как если бы оно собиралось в конце концов нависнуть над нашими головами; стало трудно дышать: впечатление было такое, что окружающий воздух высасывается каким-то гигантским насосом; казалось, что достаточно будет одной вспышки молнии, чтобы воспламенить окружавшую нас раскаленную атмосферу. Наконец, страшный удар грома разорвал этот облачный покров, и ураган, подгоняя воздух, отряхнул над нами свои громадные крылья, с которых струились потоки дождя.
Мы находились слишком далеко от гостиницы, чтобы искать в ней убежище, и спрятались под деревом, соорудив из наших блуз и посохов небольшой навес, чтобы укрыть под ним наших дам. Эта своеобразная палатка сначала какое-то время справлялась с возложенной на нее задачей, но через четверть часа ткань пропиталась водой, струи дождя, вместо того чтобы скатываться вниз, стали проникать сквозь нее, и вот уже три или четыре родничка забили у нас над головой, окатывая нас водой, словно в душе. Так что, невзирая на дождь и гром, следовало вернуться на равнину и сделать попытку добраться до гостиницы; так мы и поступили, хотя всю дорогу наши ноги утопали в грязи по щиколотку, а местами вода доходила нам до колен. Когда мы пришли в гостиницу, вода стекала с нас струями, будто с водосточного желоба.
Позвав Виллера, которому было поручено присматривать за нашими вещами, мы попросили его дать нам походный мешок, где хранилась смена белья и сухая одежда, но он ответил, что воспользовался оказией и отправил весь наш багаж в Майринген, ибо ему было известно, что мы собирались быть там сегодня вечером. Так что в Розен-лауи у нас не оказалось даже запасного носового платка.
Выехать в тот же день в Майринген не представлялось возможным: гроза сделала дорогу непроезжей, а тропы превратились в русла горных потоков.
Оставалась лишь одна возможность, и мы воспользовались ею: она состояла в том, чтобы согреть постели и лечь в них, предварительно развесив одежду сушиться.
Мы поужинали лежа, подобно римским императорам, а затем погрузились в сон.
Не знаю, сколько времени после этого прошло, но мне точно известно, что я пребывал в самой глубокой и, следовательно, самой сладостной фазе сна, когда в комнату вошла гостиничная служанка, держа в руке подсвечник.
