— Да уж, — пробурчал он сквозь зубы, — необыкновенно занимательно наблюдать за тем, как бедный парень барахтается по пояс в воде в тот час, когда ему следовало бы спать, по шею зарывшись в сено. А не хотите тоже взять фонарь и серпетку? Тогда вы примете участие в рыбной ловле, и это будет еще занимательней.
Возглас: «Ты еще здесь, ротозей!», донесшийся из соседней комнаты, избавил меня от необходимости ответить отказом на это предложение, в котором было столько же горькой иронии, сколько и желания предоставить мне возможность приятно провести время. В ту же минуту послышались шаги хозяйки гостиницы; ее появление сопровождалось глухим ворчанием, которое не обещало замешкавшемуся парню ничего доброго. Он, видимо, и сам понял это, ибо, опережая дальнейшее развитие событий, быстро распахнул дверь, выскочил наружу и, не дожидаясь меня, захлопнул ее за собой, настолько ему не терпелось обрести между своей ленью и гневом нашей милейшей хозяйки преграду в виде деревянного полотна в два дюйма толщиной.
— Это моя вина, — сказал я, открыв дверь и взглядом провожая свет фонаря, быстро удалявшийся и видневшийся уже в сорока шагах от меня, — это я задержал бедного парня своими расспросами по поводу рыбной ловли. Прошу вас, не браните его.
И я со всех ног бросился вслед за огнем фонаря, грозившим вот-вот исчезнуть.
При этом мной настолько владел страх потерять из виду свой драгоценный маяк, что я смотрел на него не отрываясь, а потому, не успев сделать и десяти шагов, споткнулся о свисавшие цепи нашей кареты и со страшным шумом растянулся посреди дороги, в конце которой горела моя путеводная звезда. Это падение, звук которого достиг ушей Мориса, не только не остановило его, а казалось, побудило его ускорить свой бег, ибо он понимал, что теперь ему следует опасаться гнева не только хозяйки, но и моего. Злополучный фонарь напоминал блуждающий огонек, настолько быстро он удалялся и так сильно подпрыгивал, удаляясь. Из-за падения я потерял около минуты, считая время, потраченное на то, чтобы встать и на ощупь определить, все ли кости у меня целы. Тем временем Морис значительно опередил меня, и я уже стал терять надежду догнать его; раздосадованный падением, испытывая боль от вынужденного соприкосновения моих коленей и левой скулы с мостовой, я сознавал необходимость двигаться медленнее, если в мои намерения не входило вновь оказаться в таком же плачевном положении. Эти отрывочные беспорядочные мысли, этот стыд, эта боль, кровь, ударившая мне в голову, вывели меня из себя: я остановился посреди дороги, топая ногами и выкрикивая звучным, хотя и взволнованным голосом, грозные слова, на которые я возлагал свою последнюю надежду:
— Черт побери, Морис, да подождите меня, наконец!
По-видимому, отчаяние придало этому короткому, но энергичному приказу оттенок угрозы, ясно прозвучавший в ушах Мориса, ибо он немедленно остановился, и замерший вместе с ним фонарь приобрел вид неподвижной звезды.
— Черт возьми! — произнес я, приближаясь к нему, предусмотрительно вытянув руки перед собой и осторожно нащупывая ногами дорогу. — Странный вы человек. Вы же слышали, как я упал… Удар был такой силы, что могла треснуть здешняя мостовая, и все потому, что я ничего не вижу в темноте, а вы лишь быстрее помчались прочь, унося с собой фонарь. Посмотрите-ка сюда (я указал ему на свои порванные штаны)! И сюда взгляните (я обратил его внимание на свою исцарапанную щеку)! И этот ужасный урон я понес из-за цепей от кареты, которые вы протянули перед входом в гостиницу; это неслыханно! По крайней мере, следовало бы поставить там фонарь. Смотрите, смотрите! Ну что, хорош я, не правда ли?..
Морис осмотрел все мои раны, выслушал все мои жалобы и, когда я закончил отряхивать пыль, покрывавшую мою одежду, и извлек с дюжину мелких камушков, мозаичным узором впившихся в складки моих ладоней, произнес:
— Вот что значит отправиться на рыбную ловлю в половине десятого вечера.
И он невозмутимо отправился дальше.
В этом эгоистичном ответе была доля истины, так что я не счел себя вправе оспаривать приведенный вывод, хотя он показался мне уязвимым сразу с нескольких сторон. Итак, минут десять мы шли в полнейшем молчании, в кругу дрожащего света, отбрасываемого злосчастным фонарем. Затем Морис остановился.
— Вот мы и пришли, — сказал он.
И в самом деле, в глубине небольшого оврага шумела речка, берущая свое начало на западном склоне горы
Шевиль. Спускаясь вниз и пересекая дорогу, она текла под мостом, очертание которого я стал различать, и впадала в Рону, находившуюся всего в двухстах шагах от нас.
Пока я делал эти наблюдения, Морис занялся своими приготовлениями. Они состояли в том, что он снял башмаки и гетры, стянул с себя штаны и высоко поднял рубашку, закатав ее и приколов булавками к подолу своей широкой куртки. В этом нелепом наряде он словно сошел с картин Гольбейна или Альбрехта Дюрера. В то время как я его рассматривал, он повернулся ко мне.
— Не желаете ли последовать моему примеру? — спросил он.
— Вы, стало быть, войдете в воду?
— А как же иначе вы получите форель к завтраку, если я не добуду ее для вас?
— Но я-то не хочу ловить рыбу!
— Но вы пришли, чтобы посмотреть, как это делаю я, не так ли?
— Разумеется.
— Тогда снимите штаны. Если, конечно, вы не предпочитаете остаться в них; впрочем, поступайте, как знаете. О вкусах не спорят.
И с этими словами он стал спускаться по каменистому и обрывистому склону в овраг, по дну которого, грохоча, бежала речка и где должна была происходить наша необыкновенная рыбная ловля.
Нетвердой походкой я последовал за ним: камни осыпались у меня из-под ног, и мне приходилось цепляться за своего проводника, который прочно стоял на ногах и держался прямо, словно альпеншток. Нам предстояло пройти около тридцати шагов по этой крутой и ненадежной тропе. Морис понял, какие усилия понадобились бы мне, чтобы проделать этот путь без его помощи.
— Держите фонарь, — сказал он, обращаясь ко мне.
Я не заставил себя долго упрашивать. И тогда освободившейся рукой он схватил меня за предплечье с силой, какую я не ожидал обнаружить в этом тщедушном теле, силой горца, какая позднее встречалась мне в подобных обстоятельствах у десятилетних детей, и повел, поддерживая, по этому опасному спуску. Инстинкт умелого и надежного проводника возобладал в нем над чувством неприязни, которое он питал ко мне до этого, и только благодаря его помощи я благополучно добрался до берега речки. Я опустил в нее руку: вода была ледяной.
— Вы что, войдете туда, Морис? — спросил я.
— Разумеется, — ответил он, взяв у меня из рук фонарь и вступив одной ногой в поток.
— Но вода же ледяная! — воскликнул я, удерживая его за руку.
— Она вытекает из льдов в полульё отсюда, — ответил он мне, даже не поняв истинного смысла моего восклицания.
— Но я не хочу, чтобы вы входили в такую воду, Морис!
— А разве вы не сказали, что хотите на завтрак форель?
— Да, конечно, я это сказал, но мне не было известно, что, ради того чтобы я мог позволить себе эту причуду, какой-то человек… вы, Морис, должны будете по пояс погружаться в ледяную воду, рискуя умереть через неделю от воспаления легких. Ну же, выходите из воды, Морис, выходите!
— А что скажет хозяйка?
— Это я беру на себя. Пойдемте отсюда, Морис, пойдемте скорее!
— Это невозможно, — возразил Морис.
И он опустил в речку вторую ногу.
— Почему невозможно?
— Да ведь не только вам нравится форель. Не знаю даже почему, но все путешественники любят форель, эту отвратительную рыбу, в которой полно костей! Да что уж там, о вкусах не спорят.
— Что вы хотите этим сказать?
— Я хочу этим сказать, что если не вы, то кто-то другой попросит подать к столу форель, и раз уж я здесь, то лучше займусь-ка, не мешкая, рыбной ловлей. Знаете, некоторым путешественникам, к примеру, нравится мясо серны, и они говорят порой: «Завтра вечером, вернувшись из соляных копий, мы хотели бы отведать за ужином мясо серны». Серны! У них ужасное мясо черного цвета! Это то же самое, что есть мясо козла. Впрочем, что мне за дело! И когда они говорят так, хозяйка зовет Пьера, как она позвала Мориса, стоило вам сказать: «Я хочу поесть форели», — ведь Пьер здесь за охотника, как я за рыбака, — и говорит ему: «Пьер, мне нужна серна», так же как она сказала мне: «Морис, мне нужна форель». Пьер отвечает: «Хорошо», берет карабин и в два часа ночи выходит на охоту. Он преодолевает ледники, в расщелинах которых может исчезнуть целая деревня, лезет на скалы, где вы раз двадцать сломали бы себе шею, судя по тому, как вы только что спускались с этого обрыва, и, наконец, в четыре часа дня возвращается с добычей на плечах. И так будет продолжаться до тех пор, пока однажды он не останется в горах навсегда!
