В своей коллекции Илья Самойлович очень ценил «Портрет графа Петра Толстого» Владимира Боровиковского, «Портрет Добужинского» Осипа Браза. А вот из очень неожиданного в его собрании имеется небольшая картинка на меди художника Ивана Летунова «Русские бани». Эту картинку ему подарил в конце 30-х годов, уже незадолго до своей смерти, художник и коллекционер Степан Петрович Яремич, причем он сказал, что она была им приобретена, когда он в течение четырех лет жил в Париже, и вот никак у него руки не дойдут, чтобы разобраться, что это за произведение и как оно попало в Париж. Илья Самойлович, который очень хорошо относился к Яремичу, решил заняться этой вещью. Ему удалось выяснить, что когда-то она была у издателя и собирателя Павла Петровича Свиньина, и в каталоге Свиньина было указано: человек Яковлевых, а именно такова была фамилия отца писателя Александра Герцена. Илья Самойлович копает дальше, но ничего не может найти. В 1940-х годах он начинает работу над томом «Литературного наследства», посвященного Герцену. И тут ему удается установить, что портреты отца и матери Герцена принадлежат Ивану Летунову, который был крепостным брата отца Герцена. А Летунов был тоже не один: определилось, какому Летунову эта картинка принадлежит. Идет работа дальше. Оказывается, с этих портретов работы Летунова Наталья Александровна Герцен — старшая дочь Герцена — сделала копии, и эти копии теперь находятся в музее Герцена на Сивцевом Вражке, а оригиналы портретов родителей Герцена хранятся в Швейцарии у правнука Герцена. Этим поиском Зильберштейн занимался урывками в течение многих-многих лет и узнал, что картина «Русские бани» была куплена кем-то из французов и вывезена, и поскольку она теперь вернулась обратно, получается, что произведение этого крепостного художника очень высокого класса, единственное в России — других пока не обнаружили.

Еще одна уникальная картина в собрании Зильберштейна принадлежит кисти художника Алексея Боголюбова и была приобретена у собирателя Константинова. Это был не широко известный коллекционер, может быть даже просто владелец одной картины. Почему Илья Самойлович ее приобрел? На этот вопрос дает ответ одна запись, сделанная им на отдельном листочке. «Манана Андроникова[30] два с лишним часа у меня просила дать ей тему для дипломной работы. Рассказываю ей о Боголюбове, это в сто раз больше, чем дипломная работа. Это превосходная кандидатская диссертация, это тема большой книги, и это даже докторская диссертация. А ведь четверть века назад я ввел в работу документальную литературоведческую ее отца». Это говорит о его увлечении Боголюбовым. Он очень любил его не только как художника, а как общественного деятеля и как внука Радищева — все это было для него очень важно. Ну и, кроме того, если вы посмотрите на эту картину, то увидите, что она написана от дома, в котором находилось «Литературное наследство», где Илья Самойлович проработал почти всю свою жизнь, и для нас это родные места, потому что это вид Волхонки, нашей улицы, если смотреть на нее от бульвара.

Выставка «Произведения русской и западноевропейской графики и живописи из собрания И. С. Зильберштейна». ГМИИ им. А. С. Пушкина, 1985. © ГМИИ им. А. С. Пушкина

Илья Самойлович задумался о судьбе своей коллекции, особенно когда основные вещи уже были приобретены. В предисловии к каталогу своего собрания Илья Самойлович написал: «Ни один истинный коллекционер не должен быть безразличен к судьбе своего собрания. Если коллекция стала значительной и представляет тот или иной интерес, она должна стать собственностью родины. В этом я вижу конечную цель собирательства». То есть уже в это время Илья Самойлович считал, что коллекция должна передаваться государству и продолжать радовать людей, именно в этом цель коллекционерства.

Большая часть коллекций Ильи Самойловича оказалась в нашем музее, что дало нам возможность образовать новое отделение музея — Музей [теперь — Отдел] личных коллекций. Конечно, это опиралось на личные взаимоотношения, которые возникли у Ильи Самойловича с некоторыми сотрудниками, в том числе и с Натальей Ивановной Александровой, но также и со мной. Мне кажется, что я знала Илью Самойловича всегда. Во всяком случае, я была еще студенткой Московского университета, когда слушала его выступления, бывала с ним рядом, еще не будучи знакома лично, на разного рода научных заседаниях, которые происходили во многих учреждениях, в Академии архитектуры, в университете и в других научных аудиториях. Потом мы с ним познакомились лично, и, конечно, большое значение для него имел тот огромный неподдельный интерес, который я и сотрудники нашего музея испытывали к его коллекции. Мне доводилось бывать у него дома, видеть его художественные сокровища. Наши сотрудники часто помогали Илье Самойловичу в поиске научных материалов и книг, которые дополняли его знания о принадлежащих ему вещах. Случалось, что хотя он и прекрасно знал тот материал, который собирал, но он советовался с нашими сотрудниками и с сотрудниками Третьяковской галереи.

И вот я сделала Илье Самойловичу предложение показать его коллекцию, прежде всего зарубежный материал, на выставке. Она прошла с успехом и произвела на него большое впечатление. Но еще большее впечатление произвела на него выставка уже 1985 года, когда мы показали всю его коллекцию. Она заняла большую часть залов музея, в том числе Белый зал и колоннаду. И я помню его неподдельный восторг, почти детское удивление. Он звонил мне по утрам и спрашивал: «А сколько вчера было людей?». И уже зная его интерес к этой стороне дела, к популярности его собрания, я в кассах узнавала, сколько было продано билетов на его выставку. Вы знаете, он писал об этом, он писал даже своим зарубежным корреспондентам: «На моей выставке побывало такое-то количество людей». Само это явление, понимание, что все оказалось нужным, а то, что он писал и искал, это не только материал для научной деятельности, это нужно и интересно зрителям, которые приходят в музей, вызывало его неподдельный восторг и, я бы сказала, соответствовало какой-то конечной цели всей его жизни, всей работы по коллекционированию — непременно показать это людям.

Он опубликовал статью «Сберечь дело жизни», в котором заявил уже о необходимости Музея личных коллекций. Я горячо поддержала его идею, я считала, что это будет чрезвычайно полезно, что получение материалов из иных коллекций повысит и значение музея, а главное — расширит его русскую часть и тем самым введет русское искусство в историю мировой культуры. После выставки 1985 года Илья Самойлович подписал соглашение с нашим музеем о передаче всей его коллекции. Причем должна сказать, что он был максималистом и считал, что если уж передавать, то передавать абсолютно все, до последнего рисунка.

Я вспоминаю серию его статей в «Огоньке» и в «Литературной газете», где он писал о коллекционерах, которые сами не смогли распорядиться тем, что они имели, и о наследниках коллекций, он их немного уничижительно называл «наследнички», которые распродают собрания. Надо сказать, что эти статьи вызывали огромный интерес. Я помню, что их обсуждали, буквально спрашивали: «А вы читали?», «Вы слышали, что он написал?». А Зильберштейн писал об очень многих коллекциях, которые оказались рассеяны и в общем-то потеряли имя собирателя, и объяснял, что коллекцию важно не только передать в государственное учреждение, но и сохранить имя коллекционера. Это то, что мы и делаем. Мы не только показываем коллекции, но отвешиваем глубокий поклон каждому собирателю, пишем, каким человеком он был, кем он был и почему его интересы лежали в той или иной области.

В 1985 году Министерством культуры был издан приказ о создании Музея личных коллекций, но дело осложнилось проблемой с помещением. Илья Самойлович считал, и совершенно справедливо, что передавать коллекцию для того, чтобы она лежала в запаснике, ни один коллекционер не будет. Я была с ним совершенно согласна и предприняла огромные усилия: Моссовет, переписка на имя Ельцина и Горбачёва. Нам очень помог академик Георгий Арбатов, он был помощником Горбачёва и дружил с Зильберштейном, в прессе много обсуждали создание музея, и наконец здание для него было получено.