Подобный результат был вызван прежде всего тем, что и недавно возникшие направления инаковерия — пашковщина и штунда, и тем более давно существующие его течения (старообрядчество, традиционное русское сектантство) уже превратились — или быстро превращались — в самостоятельные религиозные деноминации со своей системой воззрений, мироощущением, внутренней структурой, и попытки «разъяснения неправоты» не могли иметь решающего значения. Кроме того, совместить начинания просветительского характера с репрессиями оказалось крайне затруднительно. Поскольку последние реализовать было проще, то очень часто вероисповедные кампании «сползали» в сторону принуждения, хотя глава духовного ведомства пытался, как мог, предотвратить подобный результат. Его письма архиереям и прочим духовным лицам полны призывов не полагаться исключительно на поддержку со стороны полиции и начальства, а активнее прибегать к духовному воздействию. «Многие несут наказания от судов и высылаются административным порядком… — писал в 1893 году Победоносцев архиепископу Полтавскому Илариону (Юшенову) относительно штундистов. — Но эти меры составляют лишь вспомогательное средство… Главное лекарство против штунды надо искать в Церкви. К сожалению, однако, во всех почти епархиальных донесениях о штунде пишется о формальных увещаниях да об административных мерах, но не видно исследования о том, каков священник на приходе и как он действует»{412}.
Проблемы, встававшие перед Победоносцевым в сфере борьбы против инаковерия, были связаны не только с недостаточной активностью духовных властей, но и с тем, что власти гражданские, в руках которых находился меч государственных репрессий, очень часто вовсе не спешили пускать его в ход. Задачи вероисповедной борьбы были им чужды, средств для эффективного ее ведения не было, а отвечать за волнения и беспорядки, непременно возникшие бы после начала религиозных гонений, пришлось бы в первую очередь им, а не главе духовного ведомства. В результате в течение долгого времени гражданские администраторы и в центре, и на местах на призыв обер-прокурора активизировать натиск на инаковерие отвечали отговорками. «К сожалению, — писал в 1880 году Победоносцев Игнатьеву, — ни гражданская наша администрация, ни духовная не делают дела как следует»{413}. К концу 1880-х годов ему всё же в определенной степени удалось подчинить гражданскую администрацию своему влиянию, в том числе путем изменения ее состава. Однако тогда с протестом против политики Победоносцева выступил Сенат — орган, в задачи которого входил (особенно после Судебной реформы 1864 года) контроль за точным соблюдением начал законности.
Столкновение главы духовного ведомства с Сенатом со всей очевидностью показало, насколько сильно сложившиеся к концу XIX столетия общественно-политические, административные, правовые реалии противоречили практике религиозных гонений, и продемонстрировало, что поставленная обер-прокурором цель утверждения идеологической монолитности общества была фактически недостижима без ликвидации этих реалий. Гонения на инаковерующих было сложно организовать в том числе и потому, что закон от 3 мая 1883 года всё же предоставлял им определенные права, а Сенат (прежде всего его уголовно-кассационный департамент, во главе которого с 1885 года стоял бывший ученик Победоносцева А. Ф. Кони) требовал строгого его соблюдения. В частности, в течение 1880-х и в начале 1890-х годов Сенат кассировал решения судов и местных властей о закрытии молитвенных собраний штундистов, поскольку по упомянутому закону они имели право устраивать такие собрания. Возмущенный обер-прокурор в обход существовавшего порядка добился, чтобы решения Сената не были опубликованы в официальном издании — «Правительственном вестнике» и, таким образом, не повлияли на действия местной администрации. Однако, по мнению самого главы духовного ведомства, это не улучшило ситуацию кардинальным образом, а потому в 1894 году он, как отмечалось выше, настоял на принятии особого положения, прямо запрещавшего штундистам религиозные собрания.
Принятое положение, казалось бы, позволило продвинуться по пути борьбы с инаковерием, однако вслед за решенными вопросами сразу возникло множество новых. Выявилось, что имевшиеся в распоряжении светской администрации приемы и средства были слишком грубы, чтобы «ухватить» такую зыбкую нематериальную субстанцию, как инаковерие. Что считать молитвенным собранием? Кого именно причислять к штундистам? Дело в том, что последние по вероучению были очень близки к баптистам — признанному в России вероисповеданию, под действие положения 1894 года не подпадавшему. Победоносцеву и властям духовного ведомства приходилось идти на разного рода ухищрения, чтобы придать закону максимально растяжимый характер. Вызываемые в суд эксперты от духовного ведомства стремились причислить к штунде вообще всех инаковерующих, но Сенат указал, что духовное ведомство является в подобных процессах заинтересованной стороной и заявления синодской экспертизы при отсутствии фактических доказательств принадлежности к штундизму не имеют решающего значения.
Стремясь ужесточить преследования инаковерующих, Министерство юстиции, во главе которого с 1894 года стоял единомышленник Победоносцева Николай Валерианович Муравьев, рассылало прокурорам циркуляры, предписывая толковать состав преступлений против веры в смысле, противоположном решениям Сената. По настоянию Муравьева и Победоносцева дела «о совращении в раскол», «об отпадении от православия и ересях» требовалось трактовать как дела «об оскорблении веры» — за это полагалось гораздо более суровое наказание. В 1898 году часть дел «о расколах и ересях» была изъята из ведения А. Ф. Кони и передана другим сенаторам. По словам главы уголовно-кассационного департамента, религиозные преследования «видоизменялись, как протей[24], и, будучи поражены и раздавлены в одном месте, возникали в другом или в том же, но с другой окраской»{414}. Безусловно, при помощи подобных ухищрений властям во главе с Победоносцевым удавалось до известной степени сдерживать развитие инаковерия. Однако нельзя в то же время не видеть, что действия обер-прокурора во многом способствовали дезорганизации работы государственного аппарата, создавали почву для произвола, нарушений законности.
Крайне негативно воспринимая характерное для пореформенной России бурное развитие инаковерия, Победоносцев с опаской относился и к исторически сложившемуся религиозному многообразию в империи, наличию в ее национальных районах большого количества неправославных исповеданий. К подобному отношению российского консерватора во многом подталкивала присущая ему неприязнь ко всякой «пестроте», отсутствию внутренней монолитности. По мнению обер-прокурора, каковы бы ни были обстоятельства вхождения того или иного народа в состав России, в переломный исторический момент и он сам, и исповедуемая им религия — в том числе под воздействием сил, направляемых извне, — могли стать агентами дезинтеграции государства. Внешняя лояльность не должна была вводить в заблуждение. Наоборот, именно в XIX веке над целостностью государства нависла опасность. Так, усиление ислама в Поволжье и Приуралье грозило «поглотить всё население края в мусульманской культуре и татарской народности». В Сибири же и на Дальнем Востоке, утверждал консерватор, до сих пор происходит «глухая, невидимая для администрации, но сильная борьба между русским влиянием и монголо-китайской и тибетской пропагандой»{415}.
Исходя из подобных соображений, обер-прокурор требовал максимально ограничить влияние неправославных религий, понизить их статус в рамках структур государственного управления. Безусловной ошибкой он считал состоявшееся в XVIII — начале XIX века официальное узаконение иноверных конфессий, юридическое закрепление полномочий их духовных иерархий. «Объясняется это разве тем, — писал в 1891 году глава духовного ведомства наследнику престола Николаю Александровичу, — что двигателями этого дела в канцеляриях были или немцы, или русские, не имевшие духовных связей с русским народом и его историей». Теперь же, в конце XIX века, настаивал Победоносцев, требовалось максимально избегать всего, что могло бы быть истолковано как придание государственного значения иноверию. Так, путешествуя по Сибири, наследник в районах распространения ламаизма (буддизма) ни в коем случае не должен был принимать подношений от лам, по возможности не присутствовать на богослужениях в местных дацанах (монастырях). Обер-прокурор однозначно осуждал деятельность приамурского генерал-губернатора барона Андрея Николаевича Корфа, который «ездит по дацанам, чествует хамбо-ламу (тогда как истинная политика должна клониться к постепенному его принижению)», передал ценные подарки в дацаны и даже представил хамбо-ламу к ордену{416}.
