Конечно, нельзя отрицать, что российского консерватора страшила перспектива усиления зарубежного — прежде всего западного — духовно-культурного влияния на Россию. С опаской он воспринимал и возможность втягивания государства в крупные международные конфликты. В то же время и духовная, и общественно-политическая жизнь зарубежных стран продолжала привлекать пристальное внимание Победоносцева. Прекрасно сознавал он и необходимость усиления идеологического влияния России за рубежом. Из сочетания и переплетения этих противоречивых тенденций и родилась своеобразная внешнеполитическая стратегия обер-прокурора, стремившегося действовать на международной арене прежде всего средствами, относящимися к сферам религии и культуры. Разумеется, во многом подобный образ действий определялся тем, что обер-прокурор по должности должен был заниматься церковными вопросами, в том числе и за пределами Российской империи. Однако здесь сказался и повышенный интерес сановника ко всему, что было так или иначе связано с духовной жизнью общества: прессе, просвещению, художественной культуре и т. п. Начинания во всех этих сферах составили важнейшую часть деятельности обер-прокурора, оказали сильное, хотя и неоднозначное влияние на общественное и политическое развитие России конца XIX — начала XX века.

Характерной чертой правительственного курса, проводимого в России после прихода Победоносцева к власти, была, по оценке многих современников, его отчетливая идеологическая окраска, связанная со стремлением верхов наполнить его определенным символическим содержанием. Значительно более заметной, чем ранее, стали роль церковных институтов в общественной жизни, настойчивая апелляция к религиозным ценностям и традициям исторического прошлого. По словам современника описываемых событий историка Бориса Борисовича Глинского, противники Победоносцева в эти годы с неудовольствием заявляли, что «в воздухе запахло ладаном и постным маслом и московско-византийские идеалы начали вытеснять идеалы западноевропейские»^{308}. Вернуть общество к «московско-византийским идеалам» должны были развернувшиеся при Победоносцеве наращивание численности приходского духовенства, строительство новых храмов и основание монастырей, поощрение создания братств — союзов клириков и мирян с просветительскими, благотворительными и миссионерскими целями. Священникам вменялось в обязанность чаще произносить проповеди, проводить с мирянами внебогослужебные беседы. Синодальные типографии, деятельность которых была существенно реорганизована обер-прокурором, издавали миллионы экземпляров книг, брошюр и «листов» назидательного содержания, предназначенных главным образом для народа^{309}.

Повседневная жизнь больших городов, подвергшаяся далеко зашедшей секуляризации, вновь должна была подчиниться строгим церковным правилам. Касаясь этой стороны деятельности Победоносцева, один из современников заметил, что тому «хотелось бы видеть Россию громадной обителью, где жизнь прилежно и строго налажена суровой властью благопристойных старцев»^{310}. С 1885 года вводились дополнительные торжественные вечерни по праздникам и воскресеньям, хозяева промышленных предприятий под страхом наказания не могли требовать от православных работы в эти дни. По настоянию обер-прокурора были запрещены музыка, венки и знаки на похоронах как «обычай, чуждый уставам Православной церкви… соблазнительный для религиозного чувства и народной нравственности»^{311}. Вблизи храмов воспрещалось открывать питейные заведения и даже строить здания мирского назначения. Победоносцев настаивал на отмене общественных увеселений и театральных пьес — формально не запрещенных, но нарушавших, как ему казалось, правила благочестия; требовал (правда, не всегда успешно) переноса государственных мероприятий в случае их совпадения с датами, отмечаемыми Русской православной церковью.

Особую страницу деятельности Победоносцева составила его борьба за запрет театральных представлений в Великий пост, разрешение на которые было дано в русле общего курса секуляризации 1870-х годов. Убежденный, что устои государственного порядка уходят корнями в таинственную сферу народного самосознания, а последняя напрямую связана с церковными принципами, консервативный сановник полагал, что даже незначительное отступление от церковных правил может привести к роковым последствиям, в том числе и в политической сфере, усматривая, в частности, связь между трагедией 1 марта 1881 года с бездумной отменой традиционных церковных запретов. «Всему православному миру, — писал обер-прокурор Александру III через три недели после гибели его отца, — показалось очень горько и даже страшно распоряжение об открытии театров в Великий пост… Добрые люди качали головами и говорили про себя: быть бедам»^{312}. Само по себе требование об открытии театров, по мнению Победоносцева, исходило от развратной, праздной и пресыщенной столичной публики, которая в его глазах выступала антиподом «простого народа», воспринималась как один из главных источников вредоносных тенденций в общественной жизни и подлежала всемерному обузданию. Закрыть театры, полагал обер-прокурор, необходимо, невзирая на убытки: «Что значит денежная сумма в сравнении с народным соблазном!» Обратившись непосредственно к царю, глава духовного ведомства добился восстановления запрета на театральные представления в Великий пост и бдительно пресекал все попытки обойти его, в том числе исходившие от личного друга Александра III, влиятельного министра императорского двора и уделов И. И. Воронцова-Дашкова.

Колоссальная энергия Победоносцева, его непоколебимая уверенность в своей правоте послужили основой для ряда других мер, с помощью которых он стремился повлиять на массовое сознание, духовную и культурную жизнь страны. К числу таких мер относилось проведение массовых церковно-общественных празднеств, наподобие уже упоминавшихся торжеств в честь святого равноапостольного Мефодия и девятисотлетия крещения Руси, строительство храмов, архитектурным обликом воспроизводивших русскую церковную старину, и многое другое. Осуществление всех этих мер побуждало сторонников Победоносцева говорить о возвышении в его обер-прокурорство общественной роли Церкви, воплощении в жизнь идеалов, близких к воззрениям Достоевского и славянофила Алексея Степановича Хомякова. Противники же российского консерватора обвиняли его в намерении «вернуть современную жизнь в узкое и уже заросшее русло учреждений и образа мыслей Московии XVII столетия»^{313}. Однако как бы ни оценивалась деятельность Победоносцева на посту главы духовного ведомства, неоспоримо, что она оставила весьма глубокий след в истории России. При этом его начинания, касавшиеся духовной и культурной жизни страны, отнюдь не ограничивались церковной сферой.

Деятельность Константина Петровича на этом поприще поражала размахом и одновременно скрупулезностью, стремлением вникать в мельчайшие детали всего, что попадалось ему на глаза. Этим обер-прокурор приводил в недоумение коллег по правительству, в том числе людей весьма консервативных, вовсе не склонных пускать развитие духовной жизни общества на самотек. «Я всегда изумлялся, — вспоминал Е. М. Феоктистов, который на посту главы цензурного ведомства сотрудничал с обер-прокурором в сфере контроля над прессой, — как у него хватало времени читать не только наиболее распространенные, но и самые ничтожные газеты… подмечать такие мелочи, которые не заслуживали бы ни малейшего внимания»^{314}. В адрес министров и руководителей цензуры непрерывно летели письма обер-прокурора с требованиями закрыть газеты и журналы, которые он счел вредными, затруднить открытие новых, наложить на печатные органы те или иные взыскания, воспретить обсуждение в прессе некоторых вопросов. В 1882 году при его активном содействии была учреждена Верховная комиссия по печати (в нее, кроме министров внутренних дел, юстиции и народного просвещения, вошел сам глава духовного ведомства), получившая право административным путем закрывать любое неугодное властям издание. Опираясь в том числе и на этот институт, неутомимый обер-прокурор в первой половине 1880-х годов сильно «проредил» и без того не слишком густую поросль российских периодических изданий.