Основой управления Победоносцев считал опору на «живых людей», действующих максимально небюрократическим путем, и в первую очередь на людей из провинции. Апелляция к провинции играла в воззрениях обер-прокурора совершенно исключительную роль. Эта малоизвестная столичному обществу, во многом загадочная среда, пребывавшая в отдалении от больших городов, не в последнюю очередь именно благодаря такому отдалению смогла сохранить в своих недрах драгоценные качества — чистоту, простоту и смирение, — давно потерянные в столицах. «Впечатления петербургские тяжелы и безотрадны… — писал в духе подобных представлений Победоносцев наследнику Александру Александровичу. — Добрые впечатления приходят лишь изнутри России, откуда-нибудь из деревни, из глуши. Там еще цел родник, от которого дышит еще свежестью; оттуда, а не отсюда наше спасение»^{159}. Правителю, государственному деятелю следовало бы как можно плотнее общаться с этой провинциальной средой, встречаться с отдельными ее представителями, чаще ездить по стране, по возможности избегая использования «омертвелых» бюрократических механизмов.

Усердный, непрерывный труд царя, его советников и соратников, постоянное поощрение «усердных тружеников провинции», в представлении Победоносцева, со временем привели бы к установлению между такими тружениками прочных связей, существование которых позволило бы в благотворном духе воздействовать на ситуации в стране. Связи эти ни в коем случае не должны были подвергаться формализации, включаться в состав каких-либо учреждений, стимулом их возникновения и развития должны были служить исключительно личностные начала, прежде всего сила примера. «Хорошие люди, — внушал Константин Петрович цесаревичу Александру Александровичу, — идут на живую силу, и, как огонь от огня загорается, так и человек загорается от живого человека»^{160}. Начинания «скромных тружеников провинции», складывающиеся между ними неформальные отношения следовало оберегать и от омертвляющего воздействия бюрократических структур, и — особенно — от «грязи и рынка» публичной полемики, в связи с чем эти отношения с точки зрения обер-прокурора должны были приобретать едва ли не конспиративный характер. «Святое дело… лучше устоит на молве, из уст в уста передаваемой людьми добра и веры»^{161}, — писал Победоносцев об одном из привлекших его внимание мероприятий просветительской направленности.

В результате развития поощряемых сверху начинаний в провинциальной среде со временем должны были возникнуть группы единомышленников — «кружки русских людей», «дружно и плотно действующие». Именно им, по мысли Победоносцева, суждено было оказать благотворное воздействие на ситуацию в стране; рутинная же работа существующих бюрократических структур должна была сыграть в лучшем случае вспомогательную роль. Точечная, адресная поддержка верхами каждого такого кружка и их отдельных представителей должна была обеспечить успех их деятельности. К принятию же мер общего характера, к широким организационным начинаниям и уж тем более к преобразованию учреждений Победоносцев относился скептически, поскольку «обобщение» и формализация могли омертвить, выхолостить самую благую инициативу. «Ведь если можно в отдельных случаях где-нибудь в углу поставить на ноги или ободрить зачинающуюся силу — разве это не много само по себе значит? — писал Победоносцев Рачинскому. — А поставить на ноги и ободрить всех — это мечтание и дело недоступное»^{162}.

Постоянные призывы к труду на благо родины; заявления, что в качестве главных тружеников, несущих на плечах все тяготы управления, должны выступать сам царь и его доверенный советник; рассуждения о необходимости опоры в системе управления на личностные начала в противовес «омертвевшим» официальным механизмам, ориентация на скрытые силы провинции, всемерная поддержка подвизающихся там «простых тружеников»; обещание изменить ситуацию в стране к лучшему путем мер прямого воздействия, минуя сложные и запутанные управленческие механизмы, — всё это делало программу Победоносцева привлекательной в глазах многих современников, контрастно выделяло его самого из массы бюрократов, защищавших существующий политический строй из соображений административной рутины. Самодержавие в рамках воззрений Победоносцева приобретало неожиданные, необычные черты, в известном смысле даже насыщалось демократическим содержанием.

Нельзя не заметить, что многие построения консервативного сановника — своеобразный культ «простого человека», призыв искать правду в «отдаленных углах», вне больших городов, подозрительное отношение к системе формальных норм и правил, сложных административных институтов, включая официальные бюрократические механизмы, — очень сильно пересекались с распространенными в то время умонастроениями, находили точки соприкосновения с такими течениями общественной мысли и духовной жизни, как народничество и «опростительство». Всё это также заставляло многих современников с вниманием и интересом относиться к идейным построениям Победоносцева. Главным же с точки зрения развития политической жизни России было то, что его взгляды привлекли внимание наследника престола, будущего императора Александра III, и в 1860—1870-х годах оказали очень сильное влияние на него. Очень многие наставления консервативного сановника, принятые близко к сердцу будущим царем, легли в основу правительственной политики 1880-х.

Вся совокупность описанных выше воззрений Победоносцева не оставляет сомнений в том, что идеальной формой устройства общества для него был патриархальный порядок. Культ патриархальности, наряду с превозношением достоинств сельской жизни, включал в себя и критику растущего индустриального уклада, быта больших городов. Он вновь и вновь с испугом описывал, как под влиянием развития современных отраслей промышленности «неестественно раздувается город, привлекая к себе массу сельского населения, растет то в праздной безработице, то в египетской работе изнывающая толпа людей, стремящихся неведомо куда, недовольных, раздраженных, бездомных»^{163}. В стремлении сохранить первозданную простоту и чистоту удаленных от современной цивилизации уголков провинции он, казалось, был готов даже остановить неудержимое шествие промышленного прогресса. Во всяком случае, к расширению в России железнодорожной сети он относился очень настороженно. В начале XX века ходил слух, что «Казань осталась без железной дороги ради Победоносцева, который сильно ратовал против железной дороги, приводя доводом, что он слишком любит этот город, чтобы допустить его соединение с рельсовым путем, который портит все те местности, по которым проходит»^{164}. Слух, видимо, имел под собой основания, потому что в личной переписке Победоносцев действительно высказывался против прокладки железной дороги через Казань^{165}.

Когда Победоносцев задумывался об идеальных формах устройства общества, его внутреннему взору представала величественная картина, где все исторически сложившиеся сословия занимали строго определенное место, предписанное заветами предков. К числу таких сословий относилось традиционное купечество, с представителями которого, особенно в Москве, у Победоносцева были прочные связи. О купцах консерватор с одобрением писал как о «среде самой русской, самой преданной государю, во имя русских и национальных интересов» и противопоставлял настроения этой социальной группы вечному брожению, беспрестанно возникающему «в жидких слоях интеллигенции, в среде журналистов или либеральных чиновников»^{166}. Вызывали его симпатию и те помещики, которые как представители «исконного боярства» жили в своих имениях и занимались на местах исторически присущей им благотворительной деятельностью — «попечительством о нуждах простых и темных людей», позволяющим хоть сколько-нибудь сгладить разрушительные удары капитализма. Вместе с тем дворяне немедленно лишались симпатии Победоносцева, если утрачивали свой традиционный облик, вливались в испорченную среду городского общества, примыкали к интеллигенции или стремились пробиться к формализованным рычагам бюрократического управления. К тем представителям «благородного сословия», которые «толпятся в чиновничестве или празднуют за границей», обер-прокурор относился резко отрицательно^{167}.