Пристальный интерес обер-прокурора к данной области правительственной политики диктовался, прежде всего, его убеждением, что все проявления общественной нестабильности связаны с подстрекательствами извне. Он полагал, что внутренних источников у антиправительственных выступлений быть попросту не могло, ибо население, если его не «смущали» противники государственного порядка, склонно было хранить спокойствие. «И здесь, как всюду, главным источником порчи служат состоящие вне семинарии агитаторы, устранение коих необходимо для водворения порядка в учебных заведениях», — писал обер-прокурор директору Департамента полиции В. К. Плеве по поводу волнений в духовно-учебных заведениях в начале 1880-х годов.

Поскольку источники подстрекательств, находившиеся вне социального организма, по определению не могли быть многочисленны, возникала надежда обеспечить обществу вожделенные «спокойствие» и «тишину», выявив и устранив всех злоумышленников. Поэтому Победоносцев настаивал на крайне жестких мерах против любых проявлений недовольства, полагая, что устранением конкретных подстрекателей обществу обеспечивается стабильность на будущее. Так, в случае с беспорядками в духовных учебных заведениях он требовал от гражданских властей не ограничиваться внутрисеминарскими дисциплинарными взысканиями и не перекладывать наказание на семинарское начальство, а подвергнуть зачинщиков аресту без дополнительного расследования, по прямым указаниям властей духовного ведомства, причем дела арестованных не должны были впоследствии пересматриваться в судебном порядке. «Не есть ли нелепость, — вопрошал Победоносцев в письме Плеве, — что для всех этих случаев одно орудие деятельности есть юстиция, со всеми ее формальностями?»^{286}

Мысль о возможности утверждения в обществе прочного порядка только в случае устранения всех злоумышленников подталкивала обер-прокурора к поиску всё новых источников крамолы. Постепенно это начинало напоминать попытку вычерпать море решетом; однако Победоносцев, видимо, полагал, что он, с его трудолюбием и целеустремленностью, в духе возложенной на него особой миссии, сможет решить любые задачи, в том числе и эту. Трудолюбивый сановник буквально забрасывал администраторов, ведавших политическим сыском, — министра внутренних дел, его товарищей (заместителей), директора Департамента полиции — информацией, которая, по его мнению, могла способствовать поимке опасных революционеров. Полицейским властям немедленно отсылались все сведения, касавшиеся обер-прокурору достойными внимания: почерпнутые из частных писем, случайных разговоров, недавно вышедших книг, газетных и журнальных статей и пр.

Руководители сыскных органов, зная, каким авторитетом пользовался обер-прокурор у царя, старались максимально вежливо относиться к его указаниям и всячески подчеркивали, что строго следуют намеченной им политике. На все письма главы духовного ведомства давался ответ, из Департамента полиции ему присылались отчеты по борьбе с подпольем и ведомственные обзоры истории революционного движения. Вместе с тем, пусть и в подчеркнуто тактичной форме, руководители полицейских ведомств вынуждены были намекать Победоносцеву, что информация, которую он присылает, либо уже известна им, либо не представляет оперативной ценности. «В статьях о крамоле, — писал обер-прокурору Плеве, — истина перемешивается с вымыслом так тесно, что на непосвященного они нагонят лишь туман»^{287}. Бурная деятельность, развернутая Победоносцевым на ниве борьбы с крамолой, по большей части вместо пользы приносила вред, отвлекая полицейских от их прямых обязанностей.

Современников поражало стремление Победоносцева следить едва ли не за всем происходившим в Российской империи. Он пытался лично прочитывать массы выходивших в стране периодических изданий, обращая внимание на все детали их содержания, вплоть до публикуемых в них объявлений. Показателен эпизод, относящийся к 1886 году. Обер-прокурор настоятельно рекомендовал министру внутренних дел обратить внимание на поступившую в продажу почтовую бумагу «с конвертами отвратительного красного цвета» и водяным знаком в виде красного петуха, в котором он усмотрел одновременно и призыв к революционным беспорядкам, поджогам, и намек на республиканскую Францию (одним из ее символов был галльский петух). Вполне могло быть, считал консервативный сановник, что посредством распространения такой бумаги злоумышленники подавали сигнал к восстанию или, по крайней мере, давали понять публике, что речь идет о его неизбежности^{288}.

Со стороны подобное поведение не могло не показаться странным, однако в поступках Победоносцева была своя логика: если устранение социальной нестабильности зависело от выявления и пресечения всех внешних подстрекательств, следовало обращать внимание абсолютно на всё, в чем эти подстрекательства могли выражаться. Со временем управленческая деятельность обер-прокурора, перегруженная массой мелочей, не могла не потерять эффективность, что неизбежно вело к потере политического влияния. Однако в начале 1880-х годов постоянная забота Победоносцева о безопасности государства, его непрерывный усердный труд производили на многих впечатление и до поры способствовали укреплению его авторитета, особенно в глазах царя. Опора на этот авторитет, в свою очередь, позволяла консервативному сановнику напористо действовать в тех сферах, которые он считал для себя важными. Одной из таких сфер были начинания — в первую очередь касавшиеся духовно-идеологических вопросов — на международной арене.

Отношение Победоносцева ко всему, происходившему на международной арене, вплоть до конца его карьеры во многом определялось впечатлениями от событий конца 1870-х — 1880-х годов — противоречивых, неоднозначных и завершившихся по большей части неблагоприятно для России. Тяжелые потери в войне с Турцией, уступки, на которые, несмотря на победу над противником, пришлось пойти по итогам Берлинского конгресса 1878 года, начавшаяся сразу после войны переориентация славянских стран Болгарии и Сербии на союз с Западом — всё это побуждало консерватора с крайней осторожностью относиться к перспективе втягивания России в какие-либо масштабные предприятия, чреватые международными конфликтами. «Невольно думаешь, — писал обер-прокурор в 1885 году, после начала очередного политического кризиса в Болгарии, министру народного просвещения Ивану Давыдовичу Делянову, — не ловушка ли это, устроенная для несчастной России, и вспоминаются все увлечения минувшей сербской войны и последовавших за ней событий. Неужели и на сей раз будем повторять прежнее? Прежняя история закончилась так жалостно, что больно думать, — Берлинским трактатом и Болгарской конституцией!»^{289}

Впечатления консервативного сановника от Восточного кризиса и его последствий были настолько тяжелы, что, по мнению некоторых историков, навсегда отвратили его от интереса к внешней политике. «С этого времени, — писал американский биограф Победоносцева Р. Бирнс, — он повернулся внутрь, а не наружу». По мнению исследователя, окончательно выявилось, что в основе воззрений обер-прокурора лежал изоляционизм, вера в то, что Россию можно оградить от влияния извне и что сама она на внешний мир влиять не должна^{290}. Однако такая оценка представляется чересчур категоричной.

Прежде всего надо отметить, что, несмотря на всё разочарование в политике славянских стран, внедривших у себя конституционные начала и «изменивших» России с Западом, обер-прокурор продолжал верить, что в среде зарубежного славянства по-прежнему живут, пусть и подспудно, симпатия к России, тяготение к ней. В один прекрасный день эти тенденции, по мнению Победоносцева, должны были выйти на свет и способствовать восстановлению исторической справедливости, помочь славянским странам отбросить наносное и противоестественное для них стремление к сближению с Западом. Обер-прокурор внимательнейшим образом наблюдал за всем происходившим в славянском мире, стараясь выявлять тенденции, соответствовавшие интересам России, и поощрять славянских деятелей, занимавших прорусскую позицию. В связи с этим он, в частности, рекомендовал своему царственному воспитаннику проявить максимальную учтивость и благожелательность к князю Николаю Черногорскому: «Едва ли это не единственный в настоящее время князь славянского племени, на верность которого Россия может положиться. Он знает хорошо и Австрию, и Сербию, и его политическая деятельность в отношении к этим обеим державам имеет для нас, кажется, важное значение»^{291}.