Предложение снять напряжение, возникающее в обществе в связи с развитием инаковерия, путем уравнения в правах всех исповеданий, составлявшее часть проекта разделения Церкви и государства, вызывало решительный протест обер-прокурора. Он утверждал: подобные проекты, наивно-идеалистические по своей природе, не учитывают ущербной природы человека. Избавившись от опеки государства в религиозной сфере, люди, как и в сфере политической, не смогут удержаться в рамках «терпимости» и взаимного уважения и немедленно перейдут к насилию. «Из-за свободы совести, — подчеркивал обер-прокурор, — веками велась кровопролитная брань, и гонимое вероисповедание завоевывало себе свободу. Но вскоре же оказывалось, что эта свобода превращалась на каждой стороне в свою исключительную свободу, переходя в стеснение свободы для партии противоположной»^{137}.

В силу ограниченности своих возможностей, утверждал Победоносцев, рядовой обыватель, будучи не в силах осмыслить разницу между собственно религиозным учением (догматом) и обрядом, воспринимает религию прежде всего с внешней стороны, которая практически всегда оказывается связана с особенностями национальной культуры. Поэтому объявление неограниченной свободы совести откроет путь ожесточенной борьбе между национальными группами, ведущей к дезинтеграции общества. Подобный сценарий казался Победоносцеву особенно вероятным в условиях России с присущими ей слабостью исторических традиций и культуры, наивной целостностью народного мировосприятия, делающего «простых людей» крайне уязвимыми для внешнего воздействия. «Немецкие люди, — писал Константин Петрович в 1889 году О. А. Новиковой, — понять не могут того, что мы, русские люди, так живо чувствуем. У них, в Неметчине, лютеранин, католик, сектант не перестает быть немцем, англичанином и проч. А у нас, сделавшись протестантом или сектантом немецкой лютеранской окраски, немедленно перестает быть русским и становится немцем — отрицателем России и всего русского!»^{138}

Формальное уравнение исповеданий, полагал Победоносцев, не обеспечит людям возможность свободного духовного выбора, а лишь откроет простор действиям наиболее агрессивных, склонных к насилию участников межрелигиозной борьбы: «При равенстве прав всех и каждого фанатик сектант может достичь властного положения и властного влияния на множество людей… и совершать над ними несправедливое давление в целях религиозного фанатизма»^{139}. В этих условиях не могло быть и речи о безразличии государства в религиозной сфере — оно должно было оказывать попечительное воздействие, ограждая «малых сих», «простых людей» от вредоносного внешнего влияния. «Церковь наша — одно с народом — не лучше его и не хуже, — вновь подчеркивал Победоносцев в письме Е. Ф. Тютчевой. — В этом ее великое качество. Но Государство обязано понять его и защитить ее. От кого? От целой армии дисциплинированных врагов ее и наших — всяких вероисповедных пропагандистов, которые, пользуясь простотой народной, бездействием правительства, условиями пространства и бедной культуры, врываются, как волки, в наше стадо, не имеющее достаточно пастырей»^{140}. Таким образом, он возлагал на государство практически всеобъемлющие функции. Чтобы их успешно выполнять, государство должно было обладать самыми широкими возможностями, выступать в качестве власти, максимально сконцентрированной в себе самой, ни с кем не разделяющей своих полномочий. В размышлениях о сущности и особенностях устройства подобной системы управления и рождались представления Победоносцева о самодержавии — единственной форме власти, которая, по его мнению, могла служить прочной основой порядка в России.

В условиях, когда обществу грозила катастрофа, когда в сфере социальной жизни всё более неудержимо и бесконтрольно проступали темные стороны человеческой натуры, настоятельно требовалось действие высшего упорядочивающего начала, способного приостановить нарастание хаоса. Таким началом могло быть лишь самодержавное государство. «В душевной природе человека… глубоко таится потребность власти, — утверждал Победоносцев. — С тех пор, как раздвоилась его природа, явилось различие добра и зла и тяга к добру и правде вступила в душе его в непрестанную борьбу с тягой ко злу и неправде, не осталось иного спасения, как искать примирения и опоры в верховном судье этой борьбы, в верховном воплощении властного начала порядка и справедливости»^{141}.

Поскольку задачи, возлагавшиеся на власть, носили прежде всего охранительный характер, законотворчество и вообще все меры по формально-административному регулированию общественных отношений казались Победоносцеву делом второстепенным, а то и бесполезным. Главное заключалось в личности правителя, его нравственных качествах и твердой приверженности изначально выбранным политическим принципам, суть которых ясна и не нуждается в дополнительных обсуждениях. «Я не придаю никакого значения конституции и вообще какого бы то ни было рода формам, — заявлял Константин Петрович высокопоставленному сановнику и своему товарищу по Училищу правоведения, сенатору Александру Александровичу Половцову в 1877 году, когда в обстановке начала Русско-турецкой войны и возможной смены царствований встал вопрос о разработке политической программы для наследника престола. — Надо, чтобы сам государь был человек, твердый на добро, разбирающий людей и т. д., а без этого всякие внешние перемены ни к чему не послужат». «Я убедился, — замечал Половцов, — что ясной политической мысли или программы у него нет, а что он ограничивается платоническими полурелигиозными пожеланиями нравственного совершенствования»^{142}.

Основой стабильности и благополучия общества представлялся Победоносцеву духовно-нравственный фактор — убежденность народа, что власть пребудет твердой и незыблемой. «Мое глубокое убеждение, — наставлял будущий обер-прокурор наследника Александра Александровича в 1877 году, — что у нас, в России, всего более дорожить надо нравственным доверием народа, верой его в правительство. Всевозможные льготы и постановления — ничто перед этим чувством»^{143}. Консервативному сановнику было вообще не очень понятно, зачем нужно коллективное и тем более публичное обсуждение вопросов управления, чем оно может дополнить существующие представления о необходимой обществу государственной системе, порядке и принципах ее функционирования. В 1880 году он неодобрительно писал Ф. М. Достоевскому о получивших в это время широкое хождение (в том числе в консервативных и близких к славянофильству кругах) планах созыва Земского собора. Как будто «из этого нового смешения языков может возникнуть потерянная истина»! «Чего еще искать ее, — восклицал консерватор, — когда она всем давным-давно дана и открыта!»^{144}В переписке Победоносцева, касавшейся вопросов управления, постоянно встречаются рассуждения, что в дискуссиях лишь теряется смысл рассматриваемых вопросов и что обсуждение призвано касаться лишь технических вопросов исполнения той или иной меры, поскольку коренные принципы управления сомнению подвергаться не должны. Крайняя резкость выступления обер-прокурора в марте 1881 года против выборных органов самоуправления — земств и городских дум — объяснялась и тем, что данные учреждения представлялись ему бесполезными «говорильнями», в которых депутаты зачем-то дискутировали о вопросах, смысл которых был и так ясен.

Самодержавная власть, будучи простой с точки зрения принципов устройства, должна была нести ясность и простоту и в окружающую действительность, которая в пореформенные годы буквально терзала Победоносцева противоречивостью и неопределенностью. «Главная наша беда в том, — писал обер-прокурор Александру III, — что цвета и тени у нас перемешаны. Мне казалось всегда, что основное начало управления — то же, которое явилось при сотворении мира Богом. «Различа Бог между светом и тьмою» — вот где начало творения вселенной»^{145}. Безусловно, проводить в жизнь подобные принципы управления должен был человек, не знающий сомнений. «Власть как носительница правды, — настаивал Победоносцев, — нуждается более всего в людях правды, в людях твердой мысли, крепкого разумения и правого слова, у коих да и нет не соприкасаются и не сливаются, но самостоятельно и раздельно возникают в духе и в слове выражаются»^{146}.