Война, по мнению Победоносцева, еще раз и с предельной резкостью выявила ставшее характерным для пореформенной России противостояние испорченного мира верхов и «простого народа». Победой в ней, по мнению консерватора, Россия была обязана исключительно второй силе, в то время как первая в годы великих потрясений выказала свою полную пустоту и никчемность. «И, не правда ли, во всей этой долгой, долгой военной истории всего краше является русский солдат, во всей простоте русской души, в которой, кажется, сосредоточилось всё, что мило и дорого в родной земле русскому человеку… Всё дело, по-моему, выносят на плечах своих солдаты»^{226}, — писал он бывшему ученику. Цесаревич в представлении Победоносцева был воплощением и едва ли не неформальным вождем этой реальной, «народной» России, голос которой стал почти не различим за официальной ложью официальных отчетов. Именно этой России предстоит со временем сказать свое веское слово, и на нее в своей деятельности и должен ориентироваться цесаревич. «Об Вас, — писал ему Победоносцев, — не трубит слава, но передаются из уст в уста тихие речи, и все радостные… во всей России честные люди, преданные отечеству, понимают труд Ваш, глубоко сочувствуют Вам и следят за Вами с любовью и крепкой надеждой»^{227}.

Не приходится сомневаться, что наследник престола одобрял подобные рассуждения. Его собственные взгляды на роль верхов и народа были к этому времени во многом сформированы самим же Победоносцевым, а пренебрежение, которому он подвергался со стороны родственников, и испытываемое им в связи с этим раздражение заставляли его особенно внимательно прислушиваться к словам бывшего наставника. То, что сообщал ему Победоносцев, зачастую воспринималось как истина в последней инстанции. «Благодарю Вас, добрейший Константин Петрович, за Ваши длинные и интересные письма, которые меня очень интересуют… В частных письмах не все решаются передавать правду», — писал цесаревич. Их духовная близость в годы войны еще укрепилась, что было особенно важно в свете того, что внешнеполитические потрясения, связанные с событиями на Балканах, очень скоро сменились внутриполитическими. В стране разразился кризис, связанный с подъемом революционного движения. Результатом этого кризиса стали гибель Александра II и вступление на престол его сына, вознесшее Победоносцева на вершину власти.

Первые проявления общественно-политического кризиса, которому суждено было кардинально изменить направление правительственной политики и дать начало новому царствованию, поначалу не казались консервативному сановнику опасными. При всей неприязни к антиправительственным идеям он не считал серьезной угрозу, исходившую от русских революционеров. Когда осенью 1877 года правительство решило организовать большой судебный «процесс 193-х» над участниками состоявшегося за три года до этого «хождения в народ», эта затея была воспринята Победоносцевым как совершенно неуместная. «Достойным власти актом было бы — ради настоящей войны — всё это бросить и выпустить всё это стадо заблудших овец: не до того теперь, чтобы с ними возиться»^{228}, — писал он Е. Ф. Тютчевой. Однако после покушения народницы Веры Засулич на петербургского градоначальника Трепова и особенно после ее оправдания судом присяжных Победоносцев осознал драматичность ситуации, грозившей самодержавию самими тяжелыми потрясениями, значительно более опасными, чем военные поражения. «Другая Плевна выросла, — писал он наследнику в апреле 1878 года, вскоре после суда над Засулич, — и причины открываются те же самые, и открывается бездна еще грознее, еще ужаснее прежней… мы спим; надобно проснуться, иначе всё пропало»^{229}.

Опасность, по мнению Победоносцева, заключалась в том, что власть вместо подавления революционного движения быстрыми и жесткими мерами почему-то проявляла нерешительность и колебания, что, в свою очередь, провоцировало революционеров на новые выступления. «Потому страшно, — писал он наследнику престола, — что хотя поток невелик и грязен — гнила плотина, которая должна удержать его». Вялость правительства доводила Победоносцева буквально до исступления. В письме Александру Александровичу он заявлял: «Правительства нет, как оно должно быть, с твердой волей, с явным понятием о том, чего оно хочет, с решимостью защищать основные начала управления… Люди дряблые, с расколотой надвое мыслью, с раздвоенной волей… равнодушные ко всему, кроме своего спокойствия и интереса. Середины нет. Или такое правительство должно проснуться и встать, или оно погибнет»^{230}.

Победоносцев считал, что следствием недостаточно энергичной деятельности правительства могли стать народные бунты в защиту самодержавия, и не переставал пугать цесаревича этой перспективой. «Может прийти минута, — писал он бывшему ученику в апреле 1879 года, после покушения народника Александра Соловьева на Александра II, — когда народ, в отчаянии, не узнавая правительства, в душе от него отречется и поколеблется признать своей ту власть, которая, вопреки писанию, без ума меч носит»^{231}. Однако в глубине души консерватор, видимо, сознавал, что массы вряд ли поднимутся на бунт, а вот перспектива того, что пробравшиеся в коридоры власти изменники или просто легкомысленные люди навяжут народу чуждые ему политические принципы, в частности конституционное устройство, казалась вполне реальной. «Здравое, но смутное и сбитое с толку негодование масс на правительство»^{232} не могло послужить надежной гарантией против подобного рода нововведений. Победоносцев очень боялся, что «конституция» (то есть ограничение царской власти какой-либо формой представительства) станет реальностью, и бдительно отслеживал все симптомы, которые могли указывать на то, что в верхах началось обсуждение каких-либо проектов с «конституционным» оттенком. Борьба против подобных проектов составит стержень политической деятельности консервативного сановника в период кризиса рубежа 1870—1880-х годов.

Какие меры предлагал Победоносцев для борьбы с революционным движением? Главное в этой сфере, с его точки зрения, зависело от личностного фактора. На ключевые посты вместо нынешних «евнухов» и «скопцов» следовало назначить наиболее решительных администраторов и максимально развязать им руки, дать возможность свободно действовать в рамках самых широких полномочий для подавления революционного движения. Необходимо, писал консерватор, «объединить власть, вооружив ее средствами для быстрой и решительной кары. Надобно, чтобы казнь следовала как можно скорее за преступлением»^{233}. (Частичной реализацией его чаяний стало последовавшее вскоре назначение временных генерал-губернаторов с чрезвычайными полномочиями в ряд крупных городов России.) Попытки сбить накал кризиса путем какого-либо преобразования учреждений казались Победоносцеву делом абсолютно бессмысленным: «Когда у человека острая болезнь, например воспаление, которое угрожает в несколько дней унесть его совсем, надобно тотчас же лечить болезнь; безумно рассуждать, что вместо сильных средств следует иначе расставить мебель в комнате»^{234}.

Принципы, которыми государство со времен реформы 1864 года стремилось руководствоваться в судебно-карательной деятельности (и которые когда-то вызывали у самого Победоносцева сильную симпатию), теперь воспринимались Константином Петровичем с крайним раздражением. Он негодовал, что в деле Засулич председатель суда — его бывший студент А. Ф. Кони, — следуя принципу формальной законности, допустил оправдание обвиняемой. «Правду — существенную и вечную, — писал Победоносцев Е. Ф. Тютчевой, — он перепутал с соблюдением форм, в которых полагает свободу и равенство, и боится в чем-нибудь преступить эту формальную правду»^{235}. В условиях кризиса, настаивал консерватор, требуется сосредоточить как можно больше власти в руках решительных правителей, которые безошибочно определят правильный образ действий, опираясь на свою духовную близость к самодержавию и интуитивное понимание того, в чем заключается «существенная и вечная» правда. По мере нарастания в верхах противоречий и споров о дальнейшем политическом курсе Победоносцев всё более напористо продвигал свою программу, опираясь как на крепнущие контакты с наследником, так и на оказавшиеся в его собственных руках инструменты неформального политического влияния. Одним из таких инструментов стал Добровольный флот — морская судоходная компания. Руководство ею сыграло важную роль в возвышении Победоносцева.