Поднять авторитет России в зарубежных славянских землях должна была, по мысли Победоносцева, и работа с особой этнической группой на территории Российской империи — чехами-колонистами, с 1860-х годов проживавшими на Волыни. Путем усиления внимания к преподаванию русского языка в чешских школах, более тесного знакомства колонистов с русской культурой и православием глава Синода намеревался «воспитать и утвердить в чехах действительное расположение и приязнь к объединению с нашим могучим русским православным] государством»{299}. С учетом их связей с исторической родиной, многочисленных контактов с соотечественниками сближение колонистов с русской культурой должно было укрепить симпатии к России в славянских землях Центральной Европы.
Однако всё большее место в замыслах Победоносцева и других консерваторов начинают занимать иные направления внешнеполитической деятельности, в первую очередь связанные с отдаленными регионами вне Европы.
Одним из мотивов подобной переориентации — не всегда четко выраженным, но всё же вполне различимым в рассуждениях обер-прокурора и других представителей консервативного лагеря — было представление о безнадежной испорченности большинства народов Старого Света, включая славян, деструктивным влиянием западной культуры, успевшей пустить в их сознание слишком глубокие корни, проявлением чего было утверждение парламентско-конституционных институтов во всех молодых государствах Балканского полуострова. Зрела мысль, что более восприимчивыми к духовному, культурному, да и политическому влиянию России могут оказаться малочисленные и относительно малоизвестные этнические и религиозные общины в регионах, еще не затронутых «развращающим» влиянием Запада. Там, вдалеке от традиционных центров европейской политики, российская дипломатия сможет начать действовать более вменяемо и целенаправленно, ориентироваться на отстаивание реальных интересов России, а не заниматься «одним барским делом бумагописания и салонной учтивости»{300}, писал Победоносцев И. С. Аксакову.
Стремлением активизировать деятельность России в регионах, не пользовавшихся особым вниманием официального внешнеполитического ведомства, а также придать ей максимально живой, неформальный характер был продиктован замысел учреждения общественной организации, которая отстаивала бы религиозные, духовные и культурные интересы России в средоточии святынь христианского мира, на Святой земле, прежде всего в Сирии и Палестине. Предполагалось, что эта организация не просто займется научным изучением древностей и оказанием помощи русским паломникам, но и возьмет на себя заботу о духовных и культурных нуждах местного православного арабского населения, пребывавшего, считали в России, в преступном небрежении у своей официальной церковной иерархии, состоявшей почти исключительно из греков. Обер-прокурор энергично способствовал учреждению в 1882 году Православного Палестинского общества, защищал его от натиска Министерства иностранных дел, встревоженного вторжением новоявленной структуры в вопросы, которые оно привыкло считать сферой своей безусловной компетенции. Примечательно, что председателем общества стал брат Александра III Сергей Александрович, как и сам монарх, бывший ученик Победоносцева.
Деятельность Палестинского общества, по мнению главы духовного ведомства, была абсолютно необходима с точки зрения обеспечения внешнеполитических интересов России, ибо позволяла внести «живой дух» в ту сферу, которая из-за действий официальной дипломатии давно подверглась удушающему влиянию формализма. «В настоящее критическое время, — писал Победоносцев Александру III в 1883 году, — когда на Востоке ослабела, по милости западных интриг, материальная сила России, всего важнее охранять там источник нашей нравственной силы, незаметно для глаз, но существенно привлекающей к нам сочувствие местного населения. Этого нельзя достигнуть формальным действием бюрократических властей… Поистине скажу, что в иерусалимском деле, имеющем для нас большую важность, только Палестинское общество принялось делать и делает настоящее дело… потому что взялось за дело не по-чиновничьи»{301}.
Кроме того, деятельность Палестинского общества была важна для Победоносцева в связи с тем, что в ее рамках переживала возрождение после тяжелых потрясений и разочарования Восточного кризиса столь близкая ему идея моральной миссии России, ее особого призвания, заключавшегося в том, чтобы оказывать помощь всем угнетенным и обездоленным в разных уголках мира. В данном случае в роли таких обездоленных выступали православные арабы Сирии и Палестины, ставшие для Победоносцева в некоторой степени заменой «неблагодарных» южных и западных славян, отравленных влиянием европейской культуры. Забота о материальных, церковных, образовательных нуждах православных арабов представала их защитой от угнетения со стороны «испорченной» элиты (применительно к Ближнему Востоку — греческой церковной иерархии). В письмах Александру III глава духовного ведомства не скрывал своей неприязни «к патриарху [Иерусалимскому] и грекам, ненавидящим всё то, что идет мимо их кармана»: «Всякая новая арабская школа, новый приют, новая русская церковь — возбуждают со стороны греков сплетни, клеветы, жалобы, пререкания о власти и компетенции местного греческого духовенства»{302}.
Относясь к греческой иерархии в целом негативно, обер-прокурор всё же не разделял мнения некоторых горячих голов, что Россия должна вытеснить греков с руководящих постов чуть ли не во всех восточных патриархатах или «переформатировать» их структуру, способствуя выходу из-под их власти славянских церквей. Так, проявившееся с 1860-х годов настойчивое стремление болгар выйти из-под власти константинопольского патриарха не вызывало у Победоносцева, в отличие от И. С. Аксакова и Н. П. Игнатьева, особого одобрения — он видел в этом стремлении влияние современных тенденций национализма, шедших вразрез с нормами канонической традиции. Вместе с тем мысль, что Россия начинает замещать в «библейском регионе» традиционных лидеров местного христианства и выполняет, таким образом, определенную «вселенскую» функцию, безусловно, воспринималась обер-прокурором положительно.
Стремлением придать духовно-идеологическим начинаниям России на международной арене «вселенский» размах во многом определялись и инициативы Победоносцева на таком новом для российской внешней политики направлении, как контакты с Абиссинией (Эфиопией) — единственной страной Черного континента, чье население издревле исповедовало христианство. Исходным стимулом для зарождения у Победоносцева да и у всего русского общества интереса к далекой африканской стране стало появление в Петербурге авантюриста Николая Ивановича Ашинова (1856–1902), выдававшего себя за атамана «вольных казаков» (сообщества потомков выходцев из России, якобы скрывавшихся в труднодоступных горных районах Северной Персии и Восточной Турции). Тот заявил, что в 1886 году ему удалось побывать в Абиссинии и тамошнее население, исповедовавшее монофизитский вариант христианства, было готово сблизиться с русским православием; правитель же страны негус Йоханныс («царь Иван», как называл его Ашинов) желал стать союзником и чуть ли не подданным русского царя, дабы получить от него помощь в борьбе против наседавших с разных сторон мусульман и западных колонизаторов.
Рассказы «атамана вольных казаков» (пусть и украшенные массой фантастических подробностей) о народе далеком, малоизвестном и в силу этого сохранившем духовную чистоту, изнемогавшем в борьбе против агрессивных соседей и взывавшем к России о помощи, безусловно, не могли не оказать влияния на российских консерваторов, включая Победоносцева. Поняв это и стремясь привлечь к своей авантюре внимание высокопоставленных сановников, Ашинов организовал приезд двух абиссинцев в Киев на торжества в честь годовщины крещения Руси, рассудив, что их присутствие на празднестве послужит еще одним доказательством и всемирно-исторического предназначения России, и притягательности для иных народов русской религии и культуры. Расчет был верен — именно так воспринял приезд посланцев африканской страны обер-прокурор. Он с умилением описывал царю, как во время богослужения в Софийском соборе абиссинцы «стояли с достоинством и усердно молились, держа в руках свои книжки, с серьезными лицами — видно было, что они в изумленном восторге ото всего, что видят». «Бесспорно то, — писал глава духовного ведомства Александру III, — что это народ дикий, но издревле удержавшийся в христианстве восточном… издавна питал сочувствие к России и добивался отзыва и духовного содействия от нас. Думаю, что полезно и благоразумно было бы не отталкивать их при этом случае»{303}.
