Созыв Земского собора, по мысли Игнатьева и поддерживавшего его И. С. Аксакова, должен был увенчать проводившуюся в 1881–1882 годах «народную политику» и воплотить в конкретные институциональные формы ту самую поддержку самодержавия народом, которая, по мысли славянофилов, и составляла основу существовавшего в России государственного порядка. При посредстве Земского собора — органа сугубо совещательного, многолюдного (три тысячи депутатов), состоящего преимущественно из крестьян, — царь должен был вступить в непосредственное общение с народом через голову «испорченных» интеллигенции и чиновничества, а российская государственность вернулась бы на исторический самобытный путь развития. У Победоносцева подобные прожекты не могли вызвать ничего, кроме отторжения. Славянофильский Земский собор был в его глазах обычной формой представительства — столь же неприемлемой, как и план Лорис-Меликова. По мнению консервативного сановника, несмотря на весь «самобытный» антураж, собор, будь он созван, привел бы Россию к развалу столь же быстро, как и собственно конституционные проекты. «Если, — писал обер-прокурор царю, — мысль… не определится в самом правительстве — никакое собрание ее не выработает и не даст правительству твердой воли, без которой невозможна деятельность. А если воля и распоряжение перейдут от правительства на какое бы то ни было народное собрание — это будет революция, гибель правительства и гибель России»{266}.
Времена, когда правительство действительно могло опираться на свободное выражение «народного духа», оформленное в виде особых государственных институтов, давно прошли, заявлял обер-прокурор, и попытка возродить их выдает в славянофилах неисправимых утопистов. «Древняя Русь, — писал царю Победоносцев, — имела цельный состав, в простоте понятий, обычаев и государственных потребностей, не путалась в заимствованных из чужой, иноземной жизни формах и учреждениях, не имела газет и журналов, не имела сложных вопросов и потребностей»{267}; после реформ Петра I и особенно Александра II былая цельность оказалась потеряна, «простота» раздроблена и хранилась «по дальним углам», воплощаясь в деятельности отдельных усердных тружеников. Объединяющим началом для них может быть лишь самодержавие, а не какая-либо форма представительства. В силу этого проект Игнатьева-Аксакова, с точки зрения Победоносцева, был однозначно неприемлем, а сам министр не заслуживал поста в правительстве. Столкнувшись с его попытками вести двойную игру (весной 1882 года Игнатьев вознамерился повторить маневр самого Победоносцева годичной давности, попытавшись добиться от Александра III утверждения своего проекта без совета с министрами), обер-прокурор настоял на отставке своего недавнего протеже. В результате проект введения в России представительства, отвергнутый весной 1881 года в либерально-западнической форме, спустя год потерпел поражение и в форме «самобытной».
В 1881–1882 годах, еще до возникновения планов созыва Земского собора, Победоносцев, размышляя над политической злобой дня, тесно общался еще с одним известным общественным деятелем, Б. Н. Чичериным — выдающимся ученым, историком-правоведом, активистом земского движения. Обер-прокурора связывали с ним давние и тесные отношения: в 1860-е годы они были коллегами по Московскому университету, преподавали наследнику престола Николаю Александровичу. В воззрениях Чичерина, стоявшего на правом фланге западнического либерализма, Победоносцева могли привлекать неприязнь к демократии, апология сильной власти и государственного единства России. В период общественно-политического кризиса конца 1870-х — начала 1880-х годов Чичерин, отчасти сходясь в этом с Победоносцевым, выступал против планов правительства Лорис-Меликова расширить свободу печати, закрепить права студенческой молодежи и ограничить административные репрессии, полагая, что все эти инициативы лишь расширят возможности для революционно-социалистической пропаганды. Не одобрял консервативный западник и меры по повышению материального благосостояния народа — нарушая помещичьи права собственности, они должны были лишь возбудить в крестьянах несбыточные надежды на дальнейшие льготы. «В действительности, — уверял Чичерин в составленной для Александра III записке «Задачи нового царствования», — этот грозный крестьянский вопрос не что иное, как миф, созданный воображением петербургских либералов, не без значительного влияния социалистов»{268}.
Реальной опорой царской власти, настаивал Чичерин, являются вовсе не неопределенные «самобытные начала» социальной и политической жизни и еще менее уловимые монархические настроения «простого народа», а вполне осязаемые материальные интересы имущих слоев, в первую очередь земельных собственников. Именно на них, по мнению историка-правоведа, и следовало ориентироваться правительству. Однако для сплочения этих слоев вокруг престола, а главное, для привития им навыка самостоятельной политической деятельности какая-то форма умеренного представительства всё же понадобится. Создав такое представительство, полагал Чичерин, «правительство не будет уже чувствовать себя бессильным в своем одиночестве; собрав вокруг себя все охранительные элементы страны, оно может смело вступить в борьбу с крамолой»{269}. Именно по этому пункту Победоносцев, доселе благосклонно внимавший рассуждениям бывшего коллеги по Московскому университету, высказал решительное несогласие. Обер-прокурор мог лишь повторить Чичерину свою давнюю мысль, что источник прочности правительства — не в какой-либо социальной опоре, а в нем самом. «Вы сами пишете, — указывал Победоносцев, — что предлагаемое Вами учреждение необходимо предполагает твердое правительство; но этого данного не имеется, и Вы же хотите, чтобы поср[еди] этого учреждения прав[ительст]во стало твердым. Тут есть круг, в котором мысль безысходно вращается»{270}. По просьбе Чичерина Победоносцев передал составленную тем записку царю и его брату, великому князю Владимиру Александровичу, но в дальнейшем отказался поддерживать недавнего единомышленника.
В начале 1882 года Чичерин — в том числе и для реализации намеченной им программы — избрался на пост московского городского головы, а в мае 1883-го во время коронации Александра III выступил с программным заявлением. Он высказал надежду, что правительство в скором времени так или иначе осознает необходимость опереться на консервативные слои общества и само привлечет их к отправлению государственной власти. Речь была воспринята как требование конституции, и Чичерину по настоянию царя пришлось подать в отставку. Подобному итогу, безусловно, способствовало влияние идей, проповедовавшихся Победоносцевым.
Вслед за выступлениями против Игнатьева и Чичерина обер-прокурор сыграл заметную роль в срыве еще одной попытки разбудить самостоятельную консервативную инициативу общества, поспособствовав в конце 1882 года ликвидации так называемой Священной дружины. Данная структура, при всей экстравагантности ее замысла (разгромить революционеров их же средствами, создав из числа сторонников монархии, прежде всего представителей великосветских кругов, тайную организацию для борьбы с крамолой), всё же исходила из обоснованной мысли, что правительство, действуя лишь собственными силами, не сможет изменить ситуацию к лучшему. Победоносцев же увидел в дружине лишь абсурдную попытку «раздвоить» власть на открытую и тайную, неформальную.
Обер-прокурору, стороннику неограниченных прерогатив самодержца, казалось неприемлемым одновременное существование «законного правительства» и «правительства дружины», при котором частным лицам «дана власть повелевать, производить аресты, требовать насильственных мер, составлять политические совещания». Главным мотивом основателей Священной дружины, в том числе личного друга царя, министра императорского двора и уделов графа Иллариона Ивановича Воронцова-Дашкова, была, по Победоносцеву, лишь одержимость «бесом политического честолюбия»{271}. В результате создания дружины, утверждал обер-прокурор, царю стала грозить смертельная опасность, ибо в ситуации «раздвоения властей» со временем окончательно должно было исчезнуть представление о том, кто по праву осуществляет управление, а кто не имеет для этого никаких оснований, но сумел проникнуть во власть, прикидываясь защитником монархии. Доводы Победоносцева возымели действие, его демарш способствовал роспуску дружины. Воронцов-Дашков сохранил дружеские отношения с царем и остался в его ближайшем окружении, но лишился возможности играть самостоятельную политическую роль, на что, вероятно, рассчитывал.
