Смерть цесаревича стала для его наставника не только крушением политических планов, но и личной потерей — он успел искренне привязаться к подопечному. Вскоре правовед был приглашен преподавать новому наследнику, двадцатилетнему Александру Александровичу, с которым ему еще предстояло сблизиться. «Я радуюсь, — писал Победоносцев А. Ф. Тютчевой, — но — признаюсь — до сих пор радуюсь как-то машинально. Для меня всё он еще, всё покойник представляется наследником, и другого я всё еще не понимаю, не могу себе представить»^{187}.

Общение преподавателя с новым воспитанником было достаточно частым (три часовых занятия в неделю), однако поначалу ограничивалось только классной комнатой. Содержание лекций и педагогическое мастерство Константина Петровича были по достоинству оценены цесаревичем Александром — не случайно по завершении учебного курса в конце 1866 года правовед получил от императора «за преподавание его высочеству законоведения» орден Святой Анны 1-й степени, а от самого цесаревича — золотую табакерку, украшенную бриллиантом и вензелем царственного ученика^{188}. Однако поначалу у педагога с его подопечным отсутствовал прочный духовный контакт. Победоносцева в первые дни буквально шокировали «бедность сведений или, лучше сказать, бедность идей» у нового ученика, его неспособность быстро усвоить преподанный материал и «вовсе детские» ответы на вопросы наставника^{189}. Удрученный смертью Николая, Константин Петрович в это время, видимо, не скрывал скептического отношения к новому наследнику. (Записи подобных отзывов, которыми Победоносцев делился с адмиралом И. А. Шестаковым, будут найдены при разборе бумаг адмирала после его смерти в 1888 году, что немало поспособствует охлаждению отношений между царем и его бывшим наставником.) Впрочем, первоначальная напряженность в отношениях постепенно начала сглаживаться и сошла на нет, уступив место взаимопониманию и даже духовной близости.

Напряженно-скептическое отношение к Александру Александровичу разделяли в 1860—1870-х годах очень многие в придворных кругах и даже в царской семье. Второго сына Царя-освободителя считали ограниченным, неразвитым, недостаточно одаренным для того, чтобы занять трон. У наследника не сложилось тесных личных контактов с кем-либо из крупных государственных деятелей того времени, в его окружении недоставало людей, способных ознакомить его со всем многообразием аспектов правительственной деятельности. Александр Александрович достаточно поздно (в 20 лет) начал получать более обширное образование, необходимое главе государства, и в его подготовке к управленческой деятельности остались серьезные пробелы, да и навыки общения в правительственных сферах формировались у него с трудом. Всё это зачастую делало будущего царя беспомощным при контактах с сановниками или просителями, при решении деловых и официальных вопросов. И здесь поистине незаменимым для цесаревича оказался Победоносцев, быстро почувствовавший, какие возможности открываются для него в этой связи в придворной и правительственной среде.

Будущий обер-прокурор фактически стал негласным советником цесаревича и сохранял за собой эту роль и после того, как в 1869 году его официальное наставничество закончилось[13]. Победоносцев составлял для цесаревича официальные бумаги (рескрипты, ответы на обращения), давал советы, рекомендовал, как вести себя в разных ситуациях, как относиться к просителям. «Я решительно один не берусь решить это дело и поэтому прошу Вас откровенно высказать Ваше мнение», «Я решительно не знаю, к кому обратиться, а у Вас есть опытность в подобных делах, и Вы можете мне дать совет»^{190} — подобные фразы то и дело повторялись в письмах наследника бывшему преподавателю.

Фактически с самого начала своего наставничества будущий обер-прокурор не только оказывал своему августейшему ученику помощь в делах, но и влиял на его мировоззрение. Победоносцев, по сути, определял круг чтения Александра Александровича — как художественной литературы, так и сочинений, посвященных злободневным политическим вопросам. Будущий царь не просто читал книги, присланные наставником, но зачастую знакомился лишь со специально отмеченными им фрагментами (осилить большие тексты цесаревичу было сложно). В результате к концу 1870-х годов Александр Александрович во многом смотрел на мир глазами Победоносцева. Именно поступавшая от Константина Петровича информация воспринималась как истинная, способная служить альтернативой сведениям, исходившим от бюрократического аппарата и несшим на себе печать заведомой недостоверности. «К сожалению, в официальных отчетах так часто приукрашивают, а иногда просто врут, что я, признаюсь, читаю их с недоверием»^{191}, — писал цесаревич своему наставнику.

Разумеется, сановники, занимавшие в 1860—1870-х годах ключевые посты и входившие в ближайшее окружение Александра II, быстро заметили, что Победоносцев занимает при наследнике особое место. Результатом стал рост недоброжелательства к будущему обер-прокурору. Его блестяще начавшаяся карьера существенно замедлилась. «Я попал в число тех, кому положено мешать и загораживать всячески дорогу»^{192}, — жаловался Победоносцев А. Ф. Тютчевой в 1868 году. Парадоксальным образом это обстоятельство способствовало дальнейшему укреплению его позиций в окружении наследника: тот из принципа поддерживал всех, кто из-за близости к нему в той или иной степени подвергся опале. В характере Александра Александровича, вспоминал хорошо знавший его С. Д. Шереметев, «был некий дух противоречия, и он, может быть, оттого еще более приблизил к себе человека, многим неугодного»^{193}. При этом полностью перекрывать Победоносцеву возможности карьерного роста власти всё-таки не считали возможным, и его служебное возвышение, пусть медленно, продолжалось. В 1868 году он стал сенатором, в 1872-м — членом Государственного совета, во второй половине 1870-х годов входил в ряд комиссий по делам Министерства народного просвещения и Министерства юстиции. Вместе с тем на ответственный правительственный пост министерского уровня ему до конца царствования Александра II рассчитывать не приходилось.

Соблюдая должную осторожность и стремясь сохранить занятые позиции в государственном аппарате, которыми он дорожил, Победоносцев тем не менее считал необходимым выступать против правительственных мер, которые в его представлении были ошибочными. Так, в 1873 году в Государственном совете он высказался против введения всесословной воинской повинности, специально подчеркнув, что делает это не во имя защиты интересов дворянства, а исключительно потому, что принцип бессословности, по его мнению, не отвечает историческим реалиям России и вводится исключительно в подражание Европе. В следующем году Победоносцев протестовал против сокращения, ради экономии государственных средств, числа православных приходов и против узаконения браков старообрядцев, в 1876-м — против допущения евреев в состав присяжных в западных губерниях. «Дело это приводит меня в негодование, — писал будущий обер-прокурор цесаревичу касательно закрытия приходов. — Как мало нужно было знать Россию, дух народный и нужды народные, чтобы предпринять его»^{194}.

Уже в это время в выступлениях Победоносцева звучали мессианские нотки, которые станут характерными для него впоследствии, когда он будет воспринимать свою деятельность как непрерывное самопожертвование в служении высшим началам. Приходится, писал он брату Александру о своих речах в Государственном совете, «вести борьбу упорную и крепкую… возвращаешься измученный и уже не в силах… ни с кем говорить от нервного истощения»^{195}.