Мессианство в речах будущего обер-прокурора услышали и его оппоненты, разумеется, придав ему отрицательный смысл. Победоносцев «выступил с своим многоглагольствованием в смысле историческом», «семинарски витийствовал, конечно, в смысле ретроградном», «говорил средневековым языком» — так оценили его выступления в Государственном совете либеральные министры Дмитрий Алексеевич Милютин и Петр Александрович Валуев. Постепенно в правительстве всё более отчетливо формировалось представление о Победоносцеве как политике, исповедующем консервативные взгляды и всячески стремящемся провести их в жизнь. И, разумеется, важнейшим инструментом реализации этих воззрений стало воздействие на наследника престола.
В декабре 1866 года правовед в дополнение к преподаванию цесаревичу Александру начал заниматься с его женой Марией Федоровной — урожденной датской принцессой Дагмар, которая первоначально была просватана за цесаревича Николая, но после его безвременной кончины стала невестой, а затем и женой его младшего брата. Предметом занятий стала русская история, которая вовсе не была его специальностью. «Но тут, видно, не в специальности дело», — многозначительно писал Победоносцев Е. Ф. Тютчевой. Ему было поручено подготовить великую княгиню к поездке в Первопрестольную в духе тех идей, которые имели хождение в консервативных кругах, «чтобы Цесаревна въехала в Москву… с живым чувством интереса… к ее древностям и ее святыням… чтобы она полюбила Москву»{196}.
Рассуждения об историческом значении старой столицы не раз звучали в переписке будущего обер-прокурора с августейшим учеником. Один из первых значимых эпизодов, касавшихся этой темы, был связан с событиями, разворачивавшимися после смерти митрополита Филарета (Дроздова) в ноябре 1867 года. Знаменитый иерарх, занимавший московскую кафедру более полувека, воспринимался многими современниками как символ церковного консерватизма. Победоносцев считал критически важным, чтобы на похоронах митрополита, служившего воплощением единства Церкви и государства, присутствовал царь или его старший сын. «Весь народ считает погребение Филарета делом всенародным, — писал наставник Александру Александровичу, — он ждет и жаждет приезда в Москву государя». В отсутствие царя, считал он, «лучшим удовлетворением народных желаний было бы присутствие Вашего Высочества. Оно засвидетельствовало бы пред всеми полноту участия, принимаемого царским семейством в народной и государственной утрате, и заставило бы сердце народное забиться еще сильнее любовью к государю и к Вам»{197}. Наследник престола с энтузиазмом принял предложение Константина Петровича, однако встретил резкую отповедь отца, не любившего Филарета за его критическое отношение к церковным реформам и, видимо, считавшего, что планируемый цесаревичем демонстративный шаг будет идти вразрез с тогдашним общим секуляризационным курсом правительства. Разумеется, для Александра II не было секретом, кто в данном случае давал советы его сыну, что не способствовало укреплению в верхах симпатий к Победоносцеву.
Еще более настороженное отношение к себе в верхах будущий обер-прокурор почувствовал после того, как стало известно, что лица, приближенные к наследнику, активно обсуждают национальные проблемы Российской империи. В окружении Александра II с большим недовольством относились к славянофильским кругам, выступавшим за ужесточение правительственной политики на окраинах, а Победоносцев в трактовке этого вопроса тесно смыкался именно со славянофилами. Он рекомендовал Александру Александровичу газету «Москва», издававшуюся его однокашником И. С. Аксаковым (вскоре, в 1868 году, она была закрыта за критику действий правительства в Царстве Польском и западных губерниях). В 1867 году Победоносцев передал цесаревичу запрещенную в России книгу «Письма из Риги», принадлежащую перу другого славянофила — Ю. Ф. Самарина, в которой подвергались критике чрезмерные, с точки зрения автора, привилегии немецкого дворянства в Прибалтике. Из-за книги Самарина Константин Петрович попал в неприятную историю. Письмо наследника с просьбой прислать ему книгу, отправленное обычной почтой, подверглось жандармской перлюстрации, после чего высшие сановники и сам царь стали видеть в Победоносцеве едва ли не организатора конспиративной деятельности в окружении наследника.
И в связи с дискуссиями по национальному вопросу, и при обсуждении других злободневных проблем общественного развития России Победоносцев с большим пиететом (по крайней мере внешним) относился к славянофилам, со многими из которых его, коренного москвича, связывала не только идейная, но и личная близость. Как упоминалось выше, среди его друзей и знакомых были сестры Тютчевы, их отец, а также муж А. Ф. Тютчевой И. С. Аксаков. Особое уважение, граничившее с благоговением, Победоносцев выказывал Ю. Ф. Самарину — прежде всего за его бескомпромиссную защиту государственной целостности империи. «Ум, каких мало, — напишет он Е. Ф. Тютчевой после смерти Самарина в 1876 году, — душа возвышенная, крепкая воля — и боец, какой сильный боец с русской душой — за Россию. Он мог дать отпор и направо, и налево — и русской беззаботности и бессознательности — и немецкому сознательному презрению… Он держался сам собой и держал многих, которые останутся теперь без опоры и без оглядки на человека, в которого верили и которого боялись!»{198}
В письмах наследнику престола, а затем императору Александру Александровичу и публицистических статьях Победоносцев часто упоминал славянофилов, само существование которых служило в его глазах доказательством прочности русского духа, способного «пробиться» даже через европейскую культуру и оказать мощное влияние на мировоззрение лучших представителей образованного общества. Славянофилы, писал Победоносцев в статье, посвященной памяти И. С. Аксакова (1886), — «честные и чистые русские люди», которые, «перегорев в горниле западной культуры», «остались плотью от плоти, костью от кости русского своего отечества и правду… искали не в отвлеченных теориях и принципах, но в соответствии вечных начал правды Божией с основными условиями природы русского человека». Сохранить подобные возвышенные качества Аксаков и его единомышленники смогли, поскольку были близки к народной культуре с ее простотой и чистотой воззрений. «Они были люди цельные, нераздвоенные… — писал о славянофилах Победоносцев (разумеется, сильно стилизуя действительность в соответствии со своими взглядами). — Все стояли вне официального мира… оберегали тщательно скромную обстановку своего быта и простоту своих потребностей»{199}.
В то же время подлинно глубокого единства между Победоносцевым и славянофилами быть не могло. В глазах консервативного сановника «московские славяне представали наивными идеалистами, слишком оптимистично оценивавшими добрые свойства человеческой натуры и даже сходившиеся в этом с идеологами европейских революций. Представления о необходимости динамичного взаимодействия государственной власти с «землей» и обществом, обеспечения известной автономии «земли» от государства, лежавшие в основе воззрений славянофилов, были ему глубоко чужды. В частности, он не одобрял защиту славянофилами свободы печати, видя в последней исключительно западный институт, органически чуждый России и способствующий разрушению традиционного порядка.
Иным, по сравнению со славянофилами, содержанием наполнялся у Победоносцева вопрос об отношении к Церкви. Он резко выступал против всякого расширения независимости церковных институтов от государственной власти. Тем не менее в конкретных условиях 1860-х годов интерес Победоносцева к церковным вопросам сам по себе выделял его на фоне большинства сановников и придавал его взглядам и деятельности определенный славянофильский оттенок. Вопросы веры и Церкви играли важную роль и во взаимоотношениях будущего обер-прокурора с наследником престола. Почувствовав интерес Александра Александровича к русской истории и культуре, наставник старался обращать его внимание на всё, что было связано с религией: передавал ему иконы, подносимые частными лицами и монастырями (в частности, Свято-Успенской Почаевской лаврой), знакомил с известными представителями духовной иерархии. В число последних входила энергичная игуменья Костромского Богоявленского монастыря Мария (Давыдова), организовавшая при своей обители сеть лечебниц и иных благотворительных заведений, а также выдающийся миссионер, просветитель Японии епископ Николай (Касаткин). Круг чтения наследника благодаря Победоносцеву включал в себя произведения, так или иначе касавшиеся вопросов веры и Церкви: сочинения Павла Ивановича Мельникова-Печерского «В лесах», Николая Семеновича Лескова «Соборяне», «На краю света», публицистику Константина Николаевича Леонтьева и Федора Михайловича Достоевского. Взаимоотношения с последним составили особую страницу в биографии Победоносцева, на которой следует остановиться подробнее.
