Абдулла поразмышлял над этим.

— А кто еще в пустыне может быть в опасности из-за поисков султана?

Джинн покосился на него.

— Тебя беспокоит трата желания, не так ли? Никого, кроме нескольких ткачей ковров и предсказателя. Ну и Джамала и его пса, конечно.

— А, — произнес Абдулла. — Тогда я потрачу это желание на Джамала и его пса. Я желаю, чтобы Джамал и его пес немедленно перенеслись к спокойствию и процветанию в качестве — дай подумать — да, в качестве дворцового повара и сторожевого пса в ближайшем королевском дворце, кроме Занзиба.

— Ты устроил так, что это желание сложно испортить, — жалобно произнес джинн.

— Такова была моя цель. Если бы я узнал, как сделать, чтобы ни одно желание нельзя было испортить, это стало бы большим облегчением.

— Есть одно желание, которое ты можешь использовать для этого.

Он говорил так тоскливо, что Абдулла понял, что он имеет в виду. Джинн хотел освободиться от заклятия, которое привязывало его к бутылке. Было бы легко потратить желание таким способом, размышлял Абдулла, но только если бы он мог рассчитывать на то, что джинн будет достаточно благодарен, чтобы потом помочь ему найти Цветок-в-Ночи. С этим джинном такое было маловероятно. И если он освободит джинна, тогда ему придется отказаться от вызова Судьбе.

— Я подумаю над этим желанием позже, — сказал он. — Мое желание на сегодня для Джамала и его пса. Они теперь в безопасности?

— Да, — надувшись, ответил джинн.

От выражения его дымчатого лица, когда он исчезал в бутылке, у Абдуллы появилось неуютное чувство, что он как-то умудрился испортить и это желание, но, конечно же, не мог узнать наверняка.

Абдулла развернулся и увидел, что солдат наблюдает за ним. Он понятия не имел, сколько солдат услышал, но был готов к спору.

Однако солдат сказал только:

— Не совсем понимаю твою логику во всем этом.

А потом предложил отправляться в путь на поиски фермы, где можно купить завтрак.

Абдулла снова посадил Полночь себе на плечо, и они устало потащились прочь. Весь тот день они снова брели по низинным дорожкам. Хотя никаких признаков констеблей не было, к Кингсбёри они, похоже, не приближались. На самом деле, когда солдат спросил у копавшего ров человека, как далеко до Кингсбёри, тот ответил, что четыре дня пешком.

«Судьба!» — подумал Абдулла.

На следующее утро он обогнул стог, в котором они спали, и пожелал, чтобы две жабы в оазисе стали людьми.

Джинн сильно разозлился.

— Ты слышал, как я говорил, что первый, кто откроет мою бутылку, станет жабой! Ты хочешь, чтобы я уничтожил свою прекрасную работу?

— Да, — ответил Абдулла.

— Несмотря на то, что люди султана по-прежнему там и наверняка повесят их? — спросил джинн.

— Думаю, — ответил Абдулла, припоминая свой опыт в качестве жабы, — даже в этом случае они предпочли бы быть людьми.

— О, что ж, прекрасно! — сердито произнес джинн. — Ты ведь понимаешь, что моя месть испорчена? Но разве тебя это волнует? Я для тебя лишь ежедневное желание в бутылке!

И опять, обернувшись, Абдулла обнаружил, что солдат наблюдает за ним, но на этот раз он вообще ничего не сказал. Абдулла был уверен, что он просто выжидает удобного момента.

В тот день они плелись по дороге, которая поднималась в гору. Дорожки в пышной зелени сменились песчаными тропинками, окаймленными сухими колючими кустами. Солдат весело заметил, что они наконец добрались до каких-то изменений. Абдулла только проворчал. Он был решительно настроен не предоставлять солдату удобный случай.

К сумеркам они забрались на высоко расположенную открытую вересковую пустошь, перед которой простиралась новая равнина. Солдат по-прежнему весело заявил, что едва заметный пупырышек на горизонте наверняка Кингсбёри. Когда они устроились на ночевку, он еще веселее позвал Абдуллу посмотреть, как очаровательно Молокосос играет с пряжками его рюкзака.

— Даже не сомневаюсь, — сказал Абдулла. — Еще менее очаровательно, чем шишка на горизонте, которая может быть Кингсбёри.

Занялся еще один внушительный красный закат. Пока они ужинали, солдат указал на него Абдулле и привлек его внимание к большому красному облаку в форме замка.

— Разве оно не прекрасно? — сказал он.

— Всего лишь облако, — ответил Абдулла. — У него нет художественной ценности.

— Друг, по-моему, ты позволяешь джинну обдурить себя.

— Как это?

Солдат указал ложкой на далекую темную возвышенность на фоне заката.

— Видишь — вон там? Кингсбёри. И у меня есть предчувствие — думаю, у тебя тоже, — что дело сдвинется с мертвой точки, когда мы доберемся дотуда. Но мы, похоже, никак не можем добраться. Не думай, что я не понимаю твою точку зрения. Ты молодой парень, разочарованный в любви, нетерпеливый — естественно, ты думаешь, что Судьба против тебя. Поверь мне, Судьбе в большинстве случаев по любому плевать. И джинну не меньше, чем Судьбе, на всех до лампочки.

— С чего ты взял? — спросил Абдулла.

— Потому что он ненавидит всех, — ответил солдат. — Возможно, такова его природа. Хотя осмелюсь предположить, быть запертым в бутылке еще никому не помогало. Но не забывай, каковы бы ни были его чувства, он всегда вынужден исполнять твое желание. Зачем усложнять себе жизнь лишь ради того, чтобы насолить джинну? Почему не загадать самое полезное желание, получить то, что хочешь, и смириться с тем, что он придумает, чтобы испортить его? Я размышлял над этим, и мне кажется, как бы джинн ни испортил желание, лучшее решение для тебя по-прежнему попросить обратно волшебный ковер.

Пока солдат говорил, Полночь, к величайшему удивлению Абдуллы, взобралась Абдулле на колени и, мурлыча, принялась тереться о его лицо. Абдулла вынужден был признать, что польщен. Он позволил Полуночи обдурить его, так же как джинну и солдату — не говоря уже о Судьбе.

— Если я пожелаю ковер, — сказал он, — готов поспорить, несчастья, которые джинн принесет с ним, далеко перевесят его пользу.

— Готов поспорить? Никогда не отказываюсь от спора. Спорим на золотую монету, что пользы от ковра будет больше, чем неприятностей.

— Спорим, — согласился Абдулла. — И ты опять добился своего. Недоумеваю, друг мой, почему ты еще не командуешь собственной армией?

— Я тоже. Из меня вышел бы хороший генерал.

На следующее утро они проснулись в густом тумане. Повсюду было бело и сыро, и ничего не видно дальше ближайших кустов. Полночь, дрожа, свернулась рядом с Абдуллой. Бутылка джинна, когда Абдулла поставил ее перед ними, имела отчетливо угрюмый вид.

— Выходи, — велел Абдулла. — Мне надо загадать желание.

— Я могу прекрасно исполнить его и отсюда, — гулко возразил джинн. — Мне не нравится эта сырость.

— Отлично, — сказал Абдулла. — Я желаю мой волшебный ковер назад.

— Исполнено. И пусть это послужит тебе уроком, как заключать глупые пари.

Некоторое время Абдулла в ожидании смотрел наверх и вокруг, но ничего не происходило. А потом Полночь вскочила на ноги. Мордочка Молокососа показалась из рюкзака солдата, а уши склонились в южном направлении. Абдулла всмотрелся в ту сторону и подумал, что вроде слышит слабый шепот, который мог бы быть ветром или чем-то движущимся сквозь туман. Вскоре туман закружился — сильнее и сильнее. В поле зрения над их головами появился серый продолговатый силуэт ковра и скользнул на землю рядом с Абдуллой.

На нем находился пассажир. Свернувшись на ковре, мирно спал злодейского вида мужчина с пышными усами. Его похожий на клюв нос прижался к ковру, но Абдулла видел в нем золотое кольцо, наполовину спрятанное усами и грязной драпировкой головного убора. Одна рука мужчины сжимала пистолет в серебряной оправе. Не оставалось никаких сомнений, что это снова Кабул Акба.

— Думаю, я выиграл спор, — прошептал Абдулла.

Даже шепот — а может, и зябкость тумана — заставил разбойника пошевелиться и раздраженно забормотать. Солдат приложил палец к губам и покачал головой. Абдулла кивнул. Если бы он был сам по себе, сейчас он гадал бы, что ему вообще делать, но с солдатом он чувствовал себя почти равным Кабулу Акбе. Он как можно тише всхрапнул и прошептал ковру: