Раздался визг словно от бешеного металлического шкива.

Солдат отшатнулся от пещеры, прижав ладонь к лицу, и едва не упал с утеса. Он сумел как-то собраться и, ругаясь, соскользнул по скале, подняв вихрь щебня.

— Там дикий зверь! — выдохнул он. — Пошли дальше.

Из восьми длинных царапин обильно текла кровь. Четыре из них начинались на лбу, пересекали руку и продолжались по щеке к подбородку. Четыре других порвали рукав и отметили руку от запястья до локтя. Похоже, он закрыл лицо ладонью как раз вовремя, чтобы не потерять глаз. Он был так потрясен, что Абдулле пришлось поспешно подхватить его шляпу и ранец и повести его по ущелью. Абдулла совершенно не горел желанием встречаться со зверем, способным одолеть этого солдата.

Ущелье закончилось через сотню ярдов. И закончилось оно в идеальном месте для стоянки. Теперь они находились по другую сторону гор с открытым видом на земли за ними — сплошное золото, и зелень, и дымка в лучах заходящего солнца. Ущелье упиралось в широкую площадку, откуда скала плавно поднималась к своего рода пещере, где скалы нависали над наклонным полом. Еще лучше — сразу за пещерой по горе с журчанием спускался маленький каменистый ручеек.

Однако как бы ни было место идеально, Абдулла не имел желания останавливаться так близко к тому дикому зверю. Но солдат настоял. Его царапины болели. Он упал на склон и достал из волшебного набора первой помощи какой-то бальзам.

— Разожги огонь, — велел он, смазывая раны веществом. — Дикие животные боятся огня.

Абдулла сдался и принялся лазить туда-сюда, вырывая сильно пахнущие кустарники на хворост. Давным-давно на скалах наверху орел или еще какая птица устроил гнездо. Старое гнездо обеспечило Абдуллу охапками палок и немалым количеством сухих веток, так что скоро у него набралась груда дров. Закончив намазывать себя бальзамом, солдат достал трутницу и зажег небольшой костер посередине склона. Огонь затрещал и весело взвился в воздух. Дым, пахнувший почти как фимиам, который Абдулла раньше жег в лавке, выплыл с края ущелья и рассеялся на фоне начинающегося великолепного заката. Если огонь действительно отпугнет чудовище из пещеры, подумал Абдулла, здесь будет почти идеально. Только почти, поскольку здесь, конечно же, на много миль не было никакой еды. Абдулла вздохнул.

Солдат вытащил из ранца металлическую банку.

— Не наполнишь водой? Разве что, — добавил он, разглядывая бутылку джинна, привязанную к поясу Абдуллы, — у тебя в этой фляжке есть что-то покрепче.

— Увы, нет, — ответил Абдулла. — Просто фамильная реликвия — редкое матовое стекло из Сингиспата, — которую я ношу с собой из сентиментальных соображений.

Он не собирался рассказывать о джинне столь бесчестному человеку, как солдат.

— Жаль, — сказал солдат. — Тогда достань воды, а я приготовлю нам ужин.

Место стало почти совсем идеальным. Абдулла охотно запрыгал вниз к ручью. Вернувшись, он обнаружил, что солдат достал кастрюлю и высыпал в нее пакеты сушеного мяса и сушеного гороха. Он добавил воду и пару загадочных кубиков и поставил всё вариться на огонь. Смесь замечательно быстро превратилась в густое тушеное мясо. И пахло оно восхитительно.

— Очередные волшебные штучки? — спросил Абдулла, когда солдат сложил половину тушеного мяса на оловянную тарелку и передал ему.

— Думаю, да. Я подобрал это на поле битвы.

Солдат взял кастрюлю, чтобы есть из нее самому, и нашел пару ложек. Они дружески сидели и ели, и огонь трещал между ними, пока небо медленно становилось розовым, малиновым и золотым, а земля внизу — синей.

— Не привык терпеть лишения, а? — заметил солдат. — Хорошая одежда, модные сапоги, но судя по их виду в последнее время им досталось. А речь и загар говорят о том, что ты прошел далекий путь с юга от Ингарии, не так ли?

— Всё это правда, о наблюдательнейший спутник, — осторожно ответил Абдулла. — А о тебе я знаю только то, что ты пришел из Страннии и крайне необычно путешествуешь по этим землям, провоцируя людей грабить тебя, размахивая золотом из премии…

— Премия, проклятье! — сердито перебил солдат. — Ни единого пенни я не получил ни от Страннии, ни от Ингарии! Я из кожи вон лез на этих войнах — мы все лезли, — а они в конце сказали: «Ладно, парни, вот и всё, наступило мирное время!» — и распустили нас голодать. Тогда я сказал себе: «Действительно ладно! Кто-то должен мне за всю работу, и я считаю, что это народ Ингарии! Это они привели чародеев и жульничали, чтобы победить!» Так что я отправился взять с них мою премию тем способом, который ты наблюдал сегодня. Можешь называть это мошенничеством, если хочешь, но ты видел, как я действую, так что можешь судить. Я забираю деньги только у тех, кто пытается ограбить меня!

— Несомненно, слово «мошенничество» никогда не касалось моих губ, добродетельный ветеран, — искренне ответил Абдулла. — Я называю это изобретательным планом, который немногие кроме тебя могли бы осуществить.

Похоже, солдата успокоили его слова. Он задумчиво уставился на синие дали внизу.

— Всё это там внизу, — сказал он, — равнина Кингсбёри. Она принесет мне море золота. А ты знаешь, что, когда я вышел из Страннии, у меня был всего лишь серебряный трехпенсовик и медная пуговица, которую я выдавал за соверен?

— В таком случае твоя прибыль огромна.

— И станет еще больше, — пообещал солдат.

Он аккуратно отставил кастрюлю в сторону и выудил из ранца два яблока. Одно он дал Абдулле, а другое стал есть сам, вытянувшись на спине и глядя на медленно темнеющие земли. Абдулла предположил, что он подсчитывает золото, которое заработает там. И удивился, когда солдат сказал:

— Всегда любил вечернюю стоянку. Взгляни на закат. Потрясающе!

Закат действительно был потрясающим. С юга поднялись облака и расползлись по небу, словно рубиновый пейзаж. Абдулла видел цепи пурпурных гор, приобретших винно-красный оттенок в одной части; дымящуюся оранжевую расселину, словно сердце вулкана; спокойное розовое озеро. За всем этим на фоне бесконечности сине-золотого неба-моря лежали острова, рифы, бухты и мысы. Будто бы они смотрели на побережье небес или страну, которая лежит на запад к раю.

— Вон то облако, — указал солдат. — Правда оно выглядит прямо как замок?

Действительно. Замок стоял на высоком мысе над небесной лагуной — чудо тонких золотых, рубиновых и синих башенок. Проблеск золотого неба сквозь самую высокую башню походил на окно. Эта картина мучительно напомнила Абдулле об облаке, которое он видел над дворцом султана, когда его тащили в темницу. Хотя и совсем другой формы, оно с такой силой вновь обрушило на него все его горести, что он воскликнул:

— О Цветок-в-Ночи, где ты?

Солдат повернулся, опираясь на локоть, и уставился на Абдуллу.

— И что это должно означать?

— Ничего, — ответил Абдулла, — за исключением того, что моя жизнь полна разочарований.

— Расскажи. Облегчи бремя. В конце концов, я тебе о себе рассказал.

— Ты никогда мне не поверишь. Мои горести превосходят даже твои, смертоноснейший мушкетер.

— Испытай меня, — ответил солдат.

Почему-то рассказать о том, что связано с закатом и с тем, что закат возбуждал в душе Абдуллы, было несложно. И пока замок медленно растягивался и растворялся в песчаных отмелях неба-лагуны, а закат мягко угасал, становясь фиолетовым, коричневым и наконец превратился в три темно-красные полосы, похожие на заживающие следы от когтей на лице солдата, Абдулла рассказал ему историю. Ну или, во всяком случае, ее суть. Конечно, он не стал рассказывать ни о чем столь личном, как его мечты, или о том, каким неприятным образом они в последнее время стали осуществляться, и старательно не упоминал о джинне. Абдулла не доверял солдату, считая, что тот вполне мог взять ночью бутылку и исчезнуть. Редактировать события ему помогало сильное подозрение, что солдат тоже рассказал не всю историю. Конец истории сложно было объяснить, не упоминая джинна, но Абдулла считал, что прекрасно справился. Он представил всё так, будто сбежал из цепей и от бандитов с помощью одной лишь силы воли и потом всю дорогу на север до Ингарии прошел пешком.