— А-ааах!… - Выдохнула она, падая на одну сторону. И, пока единственной своей функционирующей лапкой пыталась его как-то остановить, стала отталкиваться от пола одними лишь ногами. К спасительной яме… Яме, в которой она сможет спрятать. Где её не достанут. Ещё — чуть-чуть! Ещё полтора метра… ещё метр! Ещё чуть-чуть… Вот она видела, как из двери выплывает вращающийся ком плоти, буквально ощущала, как собирается сейчас та воля, что командовала им, чтобы отправить в полёт… Всего секунда промедления — и она будет раскатана по полу!.. — В-выкуси!

И девчонка свалилась вниз, падая в наклонный, покрытый слизью скат, чтобы следующим движением нащупать носком стык плит — и со всей силы оттолкнуться, устремляясь вниз, в направлении зияющей тьмой дыре — и проваливаясь в её объятия. Где-то за спиной у неё раздался удар — по камню прошла дрожь, но она уже скатывалась по трубе, оказываясь всё дальше — и ускоряясь всё больше. Она видела, как в свете её метки проскакивают стыки каменных колец. Как эти же стыки бьют по локтям выставленных вперёд рук, как цепляются её колени, как её разворачивает, начинает болтать и вертеть, как мотыляется её поломанный хвост — и с хрустом остаётся где-то позади. Её корёжило от нестерпимой боли, она — громко кричала, никого не стесняясь, и лила слёзы…

А потом — труба резко оборвалась, и Лиза Медянова оказалась в свободном полёте посреди бесконечной тьмы. Куда-то падая, в неведомые глубины. Настолько обширные, что метка её не могла выцепить ничего, за что бы мог зацепиться её взгляд. Абсолютная пустота и безмятежность — и маленькая, испуганная ехидна посреди неё. Крутящаяся, вертящаяся — и не скрывающая своих эмоций…

И лишь нутром своим она чуяла, что где-то там, на границе света и тьмы — что-то пряталось. Что-то большое. Что-то круглое и бугристое. Что-то подвижное… И возможно — живое?

Если бы только у неё было чуть больше света, хотя бы — чуть-чуть!.. Хотя бы — ещё самую капельку!..

Сперва он лишил её зрения — выжег глаза на корню. А каким-то мгновением позже — её охватил неописуемый жар, в одно лишь мгновение превращая всё её тело в прах — в мелкую пыль, в золу. И теперь одно только облако пепла продолжило оседать в бесконечно яркой бездне…

Чувство полёта. Не того стремительного падения, а плавного, кругового движения в общем потоке душ — таких же бедолаг, которым просто не повезло… и откровенных мерзавцев, за свои злодеяния обречённых долгие годы витать вокруг шпилей Кристального Дворца в развоплощённом состоянии. Правда, спектр эмоций и ощущений был крайне ограничен, да и вообще — ощущала ли она это всё на самом деле, или же это были не более, чем фантомные воспоминания, бессмысленно прокручивающиеся в сознании во время посмертия? И насколько её в это время можно было назвать способной размышлять личностью, чтобы что-то там ощущать? Но когда Шаос громко, истошно вдохнула, а колени её упали на мостовую — она была готова поклясться, что ещё ощущала на своём загривке ленное прикосновение горячей женской руки. Практически материнское, заботливое!..

— Эй, полегче ты, чуть… — Мимо явившейся во вспышке голубого сияния девушки увернулся прохожий карлик. И успел даже подумать о ней как о какой-то горемычной колдунье, вздумавшей тут практиковаться в своей магии. Но, увидев перед собой обнажённую девчонку метрового роста — удивлённо скривил лицо и осёкся, лишь на обороте головы поняв, что это была дамианка.

— А-аааах… — Выдохнула собранный в лёгких воздух возрождённая.

Шаос свалилась на бок, прямо на тротуаре, по которому сейчас ходили простые прохожие — и скрутилась в плотного калачика, заходясь в мелкой дрожи. Она — умерла. Да, как это было ни прискорбно. И теперь возродилась у так называемого "места силы" — причём это не обязательно должен был быть какой-то особый алтарь, ритуальный зал или хотя бы светящаяся на земле пентаграмма — просто разрыв реальности с наименьшим сопротивлением. Они даже могли и не обладать постоянным во времени расположением — и сейчас это произошло посреди ничем непримечательной городской улицы.

Мда… Она была слаба, разбита и вымотана, а ещё — ей было холодно, потому что она была полностью обнажена. И даже когда лапку свою она протянула к шее — то щёки стали влажными, ибо ошейника на ней тоже не было. Не снимаемого ошейника, с уничтоженным механизмом замка.

И когда она уже закрыла глаза, чтобы уснуть прямо там без всякой заботы о том, где она и при каких обстоятельствах проснётся — её обдало потоком воздуха, и тело ощутило на себе чужое тепло… Но нет, это не кто-то из особенно безбашенных людей решил воспользоваться её наготой прямо на оживлённой улице, а всего лишь незнакомый ей дамианец, проходя мимо, бросил на неё свой плащ, укрывая только что возрождённую соплеменницу от холода и чужих взглядов. Недовольных или слишком любопытных и жадных. А она даже и поблагодарить его была не в состоянии, потому что дрожь оставила её лишь спустя пять минут, после которых она смогла найти в себе силы встать. Но ему наверняка были знакомы эти ощущения, так что ответной реакции… так же, как и возвращения своего имущества, он от неё не ждал…

Шаос медленно, шатаясь и падая, побрела домой, босиком плетясь по истоптанным, грязным улицам. Думать ей не хотелось — думать ей было сложно и страшно. Хотелось всё забыть.

***

Она частенько возвращалась домой в… скажем так, ненадлежащем виде. "Чем-то" перепачканная, в подраной одежде или без каких-либо её элементов — например в случаях, когда она высказывала своё согласие с небольшим запозданием и её успевали слегка пометелить до того, как она его даст. Или когда давала его недостаточно уверенно. Да, и в синяках — тоже, вполне. Но сейчас это выглядело как-то иначе — сама Шаос была слишком подавлена. И когда она ввалилась в особняк через парадную дверь, тихо шлёпая в сторону той раздваивающейся "проперделой" лестницы, чтобы подняться наверх, в кабинет отца, то из дверей то и дело высовывались головы слуг — простых ли служанок, кастелянши-Бофлы или же той же Маттиль — по сути, личной служанки её отца, но… они лишь смотрели, провожая взглядом запахнутую в чужой плащ девчонку, хвост у которой безвольно тащился следом по ступенькам. И хотя кто-то из них ощутил в себе некий укол совести — никто не спросил у неё о том, всё ли с ней хорошо. Все просто молчали.

Глупые, бесчувственные чурбаны. Ехидна сжала веки и… и, навернувшись не глядя, из-за чего опять разбила себе только начавшие затягиваться от падения на мостовую колени — остаток пути проделала бегом. И бегом же забежала в кабинет отца, уже в самом пороге теряя самообладание и выпуская на волю обиду — да только так и замерла, с красным лицом и глазами.

Отца на месте не было. Не мудрено, конечно, ведь она сама не знала того, который сейчас… не то, что час — какой день. Ведь она могла пробыть в нематериальном состоянии сутки и более. И он вполне мог быть на работе, ноооо… Когда она подошла к его столу — то обнаружила на нём нетронутый конверт, обильно разрисованный корявенькими сердечками. Это её такая дурная манера, можно сказать, что "почерк" — "украшать" поля и свободные пространства письменного текста всякими забавными и милыми символами. Пошло ещё с детства, когда она была не очень умной девушкой с задержкой умственного развития. Но если он его не открывал, то что тогда получается — он даже и не знал, что она куда-то уходила?

Девушка скомкала письмо — раз не знал, то пусть лучше и не знает. Не стоит его беспокоить…

— Госпожа? — Раздался за спиной голос Маттиль.

И Шаос, вытирая лицо плащом на тот случай, если она переборщила с эмоциями, обернулась.

Губы служанки дрогнули. Ибо хотела сейчас Лиза выглядеть сильно и независимо — но понурый взгляд, влажное лицо и красные глаза выдавали в ней то, что случилось с ней что-то крайне хреновое.

— У вас всё хорошо?

Девушка не смогла выдавить из своего горла ни слова — и с силой крутанула головой. И, честно признаться, ей даже пришлось приложить усилия, чтобы не броситься в ноги к той женщине, испытывающей по отношению к ней не самые лучшие чувства, и не уткнуться лицом в её юбку. Но всё-таки — сдержалась.