Омут тёмных вод избави,

Разорви душевных цепи,

Оглянись на переправе!

Сделай шаг на мёртвых степи.

Вырви силу этой плоти,

Дай мне вожжи этой жизни!

Камнем стань на повороте,

Сила крови сей прокисни.

Позабудь о силе ветра!

Выкинь прочь заботы детства!

Зачерпни землицы недра,

Привыкай к её соседству.

Крик пронзит небес границу,

Расплескает черну силу,

Не видать тебе гробницу!

Не снискать себе могилу!

Будешь мне служить отныне,

Рвать моих врагов ты станешь,

Хоть в болотах, хоть пустыне,

Всех и каждого достанешь.

Встань рожденная из крови!

Распахни голодны очи.

Все лови на полуслове,

Ты на страже вечной ночи!

Когда умертвие шевельнулось и заворочалось, вставая, отряхиваясь и урча от просыпающегося голода, Люта, не теряя времени, запрыгнула сверху созданной ею твари и что есть сил вцепилась в загривок.

— Прочь отсюда! — крикнула она на нечисть. Ей вторил рык умертвия. Оно сорвалось с места по первому же приказу, устремляясь от сгрудившейся кишащей массы, топча ее, разрывая в клочья, ежели попадалась на пути.

К ним тянулись полупрозрачные тощие костлявые руки. Мертвенно бледные губы шептали проклятия, суля страшную погибель, кары и муки. Ведьма лишь огрызалась, тыча ножом направо и налево. Умертвие то и дело хватало, до кого удавалось дотянуться на ходу, в миг разрывая на части. Вот кикимора зазевалась и лишилась руки. С воем застыла, свистящим голосом призывая остальных гнать жрицу прочь. По кочкам скакали игоши, безрукие, безногие существа похожие ни то на уродливых младенцев, ни то на личинок какого-то исполинского насекомого. Их челюсти хищно клацали в предвкушении живой крови, но умертвие мчалось, не разбирая дороги и сминая тех, кто попадался на пути. Жрица вдруг поняла, что страх отступил. Она мчалась на спине монстра, который служил ей. Она увлекала за собой погоню, не боясь, что настигнут. Даже наоборот! Ей хотелось, чтобы их догнали! Дать бой, опрокинуть скулящую от ужаса нечисть… Чтобы кромсать и брать… Черпать полными пригоршнями нечеловеческую силу, коя плескалась словно море, у которого нет берегов и хозяина. Люта скакала сквозь туман, ощущая, что только теперь стала свободной. Её взгляд горел почище огней морского маяка.

«Спасибо тебе, Латута. Ты искала в подруги ведьму, мечтала о дружбе с ней. Так служи! Твоё желание исполнено!».

Мало-помалу, на место оголтелой ярости, преобразившегося сознания, начали возвращаться позывы все еще слабой и живой плоти. Люте казалось, что она скачет непомерно долго, руки начали дрожали и не слушались, они застыли на загривке твари, скрючившись и ноя. Затекло все тело, спину ломило и сказывалась потеря сил, после не легкого колдовства. Отчаявшись найти остальных, девушка хотела было вернуться назад, попытаться поискать даже в том жутком тумане, ежели таковой найдется, но вовремя увидела свет от костра на пригорке.

Она смертельно устала, до жути продрогла и все еще чувствовала отголоски восторга от свершившегося колдовства, что пьянил похлеще любого хмеля. Потому не сразу поняла, что ей кричат найденные спутники. Не увидела, как натянул тетиву Светозар, наставляя на нее стрелу. Как зарычал неистово Грул и что Гату рядом нет.

— Ты чего наделала, ведьма? — прорвался рык сквозь глухие удары крови в ушах. Ей показалось, будто она вынырнула из воды на поверхность, снова начав слышать.

— Защиту, — пробормотала она непослушными, синими губами. — Она теперь защищать нас будет.

Светозар опустил стрелу и с опаской переглянулся с Грулом. Волколак сделал шаг вперед и вгляделся в тварь, что послушно застыла рядом со своей вымазанной в крови с головы до пят хозяйкой. Оно было голым массивным, таким уродливым, что внутренности Грула сжались, а к горлу подкатил комок. Но было в его глазах что-то такое тоскливое, такое… знакомое.

— Где Латута? — волколак побледнел и сделал еще шаг, но уже к Люте. Он хотел схватить ведьму за волосы, встряхнуть так, чтобы этот взгляд черных глаз, сейчас таких безразличных, затопила боль. — Где она, ведьма?

— Так нужно было, — только и смогла прохрипеть Люта. — Ежели не сделала, то погибли бы, а так у нас теперь тоже есть защита. Есть кому биться, не только Гату.

Отчаянный волчий вой разрезал ночную тишину, переходя в грозное рычание. По хребту волколака прошла волна, скручивая его пополам. Он воткнул нож в землю и кувыркнувшись через него уже зверем побежал к Люте, желая вцепиться в бледную шею, перекусить все эти тонкие косточки, напиться ее кровью вдосталь, разорвать кожу на лоскутки и слышать, как кричит, как захлебывается дрянь.

Но не добежав, упал на землю, катаясь и скуля от боли. Его словно наизнанку вывернули и швырнули в костер, переворот произошел и без ножа в земле. Трясущийся, словно от степной лихорадки мужчина завывал от боли и бессилия. Он не мог убить ненавистную ведьму.

— Отпусти, тварь, — просипел он, глядя в черные, словно в лицо смерти смотрит, глаза. — Отпусти меня и проваливай. Не буду тебе служить боле, лучше сдохнуть. Ежели ты с друзьями так, то уж со мной и того хуже будет. А я не хочу закончить как Латута, не хочу стать мертвяком у тебя в услужении.

Люта на миг прикрыла глаза, а после решительно достала нож и полоснула по ладони.

— Не слуга ты мне больше, волколак. От клятвы освобождаю, с силы твоей оковы снимаю, больше не служишь ты мне, долг уплачен, не явлюсь и во сне.

Грул как-то судорожно вздохнул, сжал и разжал ладони, поднялся, пошатываясь, словно захмелевший, и не раздумывая кинулся к Люте, в желании задушить, разорвать, сдавить черепушку до хруста, но не успел. Гату встал перед жрицей, подобно стене.

— Ты что же, братец за неё впряжешься? — возопил Грул. — Али глаза твои всевидящие подводят? Изволь, глянуть, да повнимательнее.

— Твое служение окончено, — пророкотал Гату, пропуская мимо доводы волколака. — Уходи, — бросил он, и глянув на Светозара добавил: — И ты уходи. Дальше нет для вас дороги.

Светозар опустил лук, ничего не ответив. Было видно, что он готов полезть в драку следом за Грулом, но благоразумие все же брало верх.

— За тобой должок, — напомнил он, испытующе глядя на Гату.

— Лови, — тотчас ответил чудь, срывая с пояса кожаный мешочек и кидая его охотнику.

Светозар ловко подхватил брошенный кошель. Раскрыл. На его ладони оказались два рубина, с перепелиное яйцо каждый. Достойная плата. Но не для того, чтобы отдавать жизнь. Закинув лук за спину, он коротко кивнул Гату, и ничего не сказав, зашагал прочь. Проходя мимо волколака, он хлопнул того по плечу, увлекая за собой. Люте показалось, что тот с облегчением вздохнул. Горячка, что вспыхнула в его душе по первой, теперь сменилась осознанием, что он был в шаге от страшной гибели. Гату обернулся к ведьме. Опустил взгляд на умертвие.

— Слезай, — скомандовал он.

Люта нехотя повиновалась. Чудь подошел к покорно застывшей твари и от души приложил её кулаком, разбивая череп. Обернувшись к ведьме, он коротко бросил:

— Отпусти её. Она уже сослужила.

Люта с удивлением отметила, что это звучало как просьба, а не приказ. Не раздумывая и мига, она шагнула к умертвию. Кинжал скользнул в ладонь. Руки сами делали то, что требовалось. Люта не думала, не вспоминала. Порождение её тёмной воли покорно распалось на части, которые тотчас начали уходить под землю. Стоящий рядом чудь, тихо шептал что-то, будто извиняясь перед землей за себя и за жрицу. Когда дело было кончено, они двинулись в путь, не разговаривая.

Шли долго, покуда ночь не опустилась на землю, лишая глаза зоркости. Гату мог идти дальше без преград, он видел во тьме как днём, но то ли не хотел нести ведьму на себе, то ли решил дать обоим отдыха. К тому моменту, как белоглазый выбрал место для ночлега, вокруг было уже черным черно. Люта не понимала, где они, кончилось ли болото, начался ли снова лес. Она уже давно брела, как во сне, подчиняясь чутью Гату и всецело вверив ему же свою жизнь. Прошла пора искать подвоха, да жрать ежечасного поучения. Их теперь было лишь двое. Только она и он. Ведьма и ходящий. Жрица Мораны и древний хозяин этой земли.