«Нет никого позади, — с содроганием думала Люта. — Враг впереди. А может и не один».

Она бросала взгляды на Гату, не решаясь спрашивать, да и не ответил бы он, уж так задумался. Казалось, чудь ушел глубоко в себя, настолько, что и никаким колдовством не достанешь. Да только бдительность не терял, чутко отзывался на любой шорох, треск, уханье и никого не терял из виду. Особенно Люту. Не понравился ему блеск в глазах ведьмы при разглядывании умертвия, что сотворил неизвестный колдун. Будто вызов ей кто бросил, и она вот-вот примет его, дабы похвастаться умениями и знаниями. Одна радость — остался свет в девке, пусть крошечный, пусть еле теплится как затухающая лучина, но держится и ее держит от последнего шага в бездну.

Латута следовала по пятам крепко сжимая хрупкую ладонь ведьмы. После жути-жуткой, что увидала она на болотах, твердо уверилась девка — ведьмы надо держаться. Ужо она понимает чернь ту, значитца и защитить могет. Гату, конечно, тоже, да только побаивалась она его, ведьма та родней. А Грулу доверия нет, вона как на ту жуткую бабищу глазенки пялил, еще и с чудем дрался за рыбину грудастую. Латута от возмущения даже фыркнула, поймав на себе удивленный взгляд Люты, но только плечами пожала, подтянула мешок изрядно схуднувший, и дальше потопала.

Грул остановился так внезапно, будто на стену какую наткнулся, принюхался, почесал затылок, а после, поморщился и пробурчал:

— Гадливо-то как, Гату. Аж тошнит идти дальше, чего-то там не хорошее, нюхом чую, даже в волка и то оборачиваться не надо, чтобы знать — хвост туда лучше не совать.

Гату только хмуро зыркнул и ступил дальше. Гадливо не гадливо, а путь один, значит надо идти. Они ступили на выжженую землю, но не огнем, а мраком, тьмой, такой черной, такой паскудной, что дышать было тяжело. Словно воздух застыл студнем и дрожит.

«Смертью пахнет, смерть она и есть».

Люта опустилась на корточки и коснулась земли, но тут же отдернула ладонь, будто ужалил кто.

— Здесь тварь сотворили, — процедил Гату и сделал еще несколько шагов к самому сердцу требища(17), туда где валялись какие-то ошметки, остатки одежды и откуда несло кровью сильней всего. Чудь шел с трудом, словно прорываясь сквозь густую массу, а за ним, как зачарованная, шаг в шаг, следовала Люта.

Её необъяснимо влекло туда, тянуло будто за невидимую нить за самый пупок. На лбу выступила испарина и если бы не вцепившаяся в нее мертвой хваткой Латута, она бы сорвалась на бег, и Гату оттолкнула бы и чаровала, чаровала, неистово и жарко, желая узнать, почувствовать… но что?

Она лихорадочно осмотрела место сотворения умертвия, дрожащие пальцы потянулись к остаткам, но тут же одернулись от несильно шлепка. Гату сурово навис над ней и мотнул головой в сторону.

— А ну шла отсюда, тебе не место здесь, ведьма. Выглядишь так, что на колени сейчас бухнешься да поклоняться черни этой начнешь. Не лезь, Люта, не по тебе тьма эта, а залезешь дороги назад не будет.

— Будто есть она для меня, — буркнула девчонка и мотнула косой, перекидывая ее с плеча за спину. И хотела было отойти, да глаз зацепился за странное. След на землице был такой знакомый, что сердце сжалось в какой-то томительной тоске и…страхе.

— Ты чеши, чеши гриву-то получше, — проворчала наставница. — И шкурку почистить не забудь, да копыта от грязи расчистить.

Люта терпеть не могла Тодорку обхаживать. Вечно норовил, то косу зажевать, то мордой толкнуть, а то и хвостом по лицу хлестнуть. А уж как копыта чистить его она не любила! Одна Морана и знает. Того и гляди в лоб стуканет.

Хлесть!

— Ай!

Громкий шлепок по крупу и конское возмущенное ржание огласили поляну. Тодорка злобно косил налитым кровью глазом на наглую ведьму, которая отвечала с не меньшим гневом. Копыто его она схватила с каким-то остервенением, ей-ей ногу вырвать хотела. Конь и правда чуть по лбу не зарядил, да свист Ягини помешал.

— А ну хватит тут балаган устраивать, ишь, чего удумали. Ты — стой ровно, а ты, — заскорузлый палец с острым ногтем уткнулся чуть ли не в нос воспитаннице, — чисть нормально, не то пойдешь на ночь в гости к лиху, он ужо соскучился без тебя. Сетует, мол, силы душевные тянуть не из кого, сны, порченные, наводить не кому.

Люта поежилась и уже спокойней взяла в руки первое копыто, а когда грязь вся слезла отпускать не спешила.

— Чего застыла, следующее бери, — поторопила ее Ягиня.

— Надо же, — протянула Люта. — Копытце-то какое эдакое. Будто узор морозный нарисовался.

Ягиня заглянула через плечо девушке и хмыкнула, похлопывая коня по крупу.

— Даааа, особенный у нас Тодорушка, с копытцами волшебными.

«Волшебные копытца», — проговорила про себя Люта и с трудом сглотнула вязкую слюну. Она сделала шаг назад, потом еще один, бледная как смерть. В голове мысли так и роились, будто пчелы залетели туда скопом: гудят, жужжат, жалят.

«Не могла же Ягиня здесь появиться, сама то говорила, что заказана дорога ей сюда. Так чего коню ее здесь делать? Ну не мог же конь умертвие соткать. Не мог же?».

— Гату, — она попыталась позвать белоглазого, но голос подвел и получился какой-то шепот и хрип. Люта прочистила горло и повторила уже уверенней: — Гату.

Чудь обернулся и вперил тяжелый взгляд в девушку. И чего ей снова надо, сказал же — уйди.

— Опять за свое, опять упрямишься?

— Да не то все, — всплеснула руками Люта. — Следы тут коня.

— И что? Следов коня не видела, что ль? — попытался уязвить ее Грул, но под хмурым взором Гату умолк.

— Видела, — огрызнулась Люта. — Да след этот не обычного коня, а Ягини. Тодорки это след, другого нет такого, будто мороз подул и узор оставил. Вот только не мог он здесь быть. Ягине же сюда не добраться, а ежели сунется, так Чернобог тут как тут будет, нельзя ведь ей здесь быть. Но вот же следы, я не ополоумела, Гату! Такие не спутаешь. Неподкованный конь и узор диковинный… Он это.

Последние слова она не проговорила, а прошептала, обреченно как-то.

«Опять он прав, — подумала жрица, подняв взгляд на Гату. — Самому-то не надоело?».

Вдруг Люта почувствовала, что её вены наполнил лёд. Страх словно незримый паук сковал тело. Обхватив ноги, он поднимался все выше и выше, подчиняя себе плоть, а за ней и сознание. Ведьма даже не сразу поняла, что именно её так напугало. Гату смотрел на след разинув рот, ни жив ни мёртв. Его глаза расширились, а черточки зрачков замерли. Чудь наклонился, осторожно, словно боясь спугнуть наваждение, коснулся примятой земли.

— Гату? — окликнула его жрица. — Гату? — повторила она, чувствуя, что голос снова дрожит. — Что ты видишь?

— Кто-то играет злые игры с тобой, — пробормотал белоглазый вставая. — Или со мной, — добавил он совсем тихо.

Они ушли от требища так быстро как смогли, густой душный смрад, казалось, проник в легкие и осел там липкой пеленой. Дышать стало трудно и мучительно, а потому и на разговоры сил не оставалось. Только отойдя подальше они смогли вздохнуть чуть легче, но все одно не так хорошо, как хотелось бы. Со всех тек пот в три ручья, хотелось пить, а еще лучше растянуться и не вставать, будто сама земля тянула прилечь, прекратить идти туда, куда не звали.

Латута вновь ухватилась за руку Люты, отчего та поморщилась, но вырывать ладонь не стала. Если девке так легче, то с нее не убудет. Очередная ночь накрыла их холодным одеялом, вызывая зубную дробь и дрожь по всему телу. Они сгрудились у огня, потирая ладони, зябко ежась и кутая замерзшие носы в воротники.

— Защита нам нужна, — угрюмо начала Люта, не решаясь сразу вываливать то, что назрело еще у требища. — Раз за нами идет кто, а то и впереди есть враги, так не справимся с напастью своими силами, уставшие, замученные…

— Чего предлагаешь, ведьма, — перебил ее Светозар. С момента гибели сокола, парень ходил как в воду опущенный, потухший, молчаливый, а сейчас и обозленный.

— Надо свое умертвие сделать.