Побросав мешки с поклажей, путники улеглись кто на что, один за другим проваливаясь в сон. Живительное тепло прогоняло тревогу, заставляя рассудок подчиняться пленительной дреме. Ну, кости и кости, подумаешь…

Когда девушки и Братислав вовсю захрапели, Грул и Светозар, переглянувшись, посчитались кому первому тянуть дозор. Выпало Светозару. Охотник спокойно, как всегда, принял жребий судьбы, присев у входа в пещеру, облокотившись спиной на камень. Сокол взгромоздился ему на плечо и принялся чистить перья, словно не собираясь оставлять хозяина на произвол скуки в ночную пору. Грул долго ворочался, пока наконец не забылся тревожным сном.

Было очень тихо, если не считать шумом нескончаемый барабан капель снаружи, да отдаленные раскаты уходящей грозы. Гату сидел напротив изображения жуди, думая о чем-то своем. Наконец, кивнув охотнику, он мотнул головой в темный провал пещеры, шепнув:

— Гляну на этот колодец. Будь на чеку.

Он видел во тьме так же ясно, как днём. Ступая по земле, чудь дивился тому, что все время ловит себя на мысли, что уже видел это место. Проход и правда выглядел знакомым. Недолгий спуск привел Гату к выложенному камнями колодцу. Это явно было рукотворное творение. Заглянув внутрь, белоглазый уставился на свое отражение в темной воде. Поверхность выглядела спокойной и гладкой как зеркало.

В ночи мелькали факелы. Десятки дрожащих тревожных огней. Чудскому народу нипочем было освещать себе путь, да только несли факелы не за светом. Земляной народ шел творить судилище. На глазах всепоглощающего пламени они собирались явить подземным заоблачным и предзвездным богам свою правду. Гату шагал среди многих, боязливо озираясь. Его то и дело касались чужие руки. Кто-то похлопывал по плечу или взъерошивал волосы. Его подбадривали, непрестанно торопя.

Ком подкатил к горлу. Он неосознанно потянулся рукой, тотчас ощутив боль. На шее остался свежий и очень болезненный синяк. Даже отпечатались пальцы душителя. Молодой ходящий все еще не мог поверить в то, что с ним происходило сейчас, и чуть не произошло этой ночью.

Траурная и скорбная процессия тем временем спустилась по узкому коридору под землю. Гату шагал очень медленно. Он не хотел видеть того, чему должно было случиться. Он противился этому. Он не смел это принять.

В факельном кругу застыли его ближайшие родичи. Семеро чудских дев и двое ходящих — отец и дед. Они смотрели на него тепло и в тоже время грозно. Гату даже нутром чувствовал тяжесть, словно сами небеса обрушились на его молодые и еще не привыкшие к такой ноше плечи. В центре круга зиял провал в земле — тёмный колодец, выложенный круглым камнем, а рядом лежало тело, связанное по рукам и ногам.

Кано заметил брата и выпучив очи заревел, брыкаясь, пытаясь встать. Путы крепко держали его тело, однако ж ему удалось перевернуться, поднявшись на колени. Глаза братьев встретились. Они были так похожи. Белесые, словно молоко очи. Одинаковые прямые и острые носы. Серебристые пепельные волосы. Дети рода. Близнецы.

«Что же ты наделал».

«Не надо, брат!».

Отец и дед подошли к Кано, подхватывая его под локти, и поставили на ноги. Несмотря на все происходящее, он пытался держаться. Гордо вскинув подбородок, Кано уставился на отца, в надежде, что тот дрогнет. Не тут-то было. Мужчины замерли, глядя перед собой, не обращая внимания на пленника. Настал черед матери. Послышался шелест ее шагов, степенных и мягких. Женщина с лазурными чистыми, словно летнее небо глазами, остановилась подле юноши. Опустив ладони на его щёки, она поцеловала сына в лоб, а потом с чувством плюнула в лицо. Отвернулась и пошла прочь. Отойдя на три шага, женщина оглушительно взвыла. О, сколько отчаяния и скорби брезжило в этом кличе. Мать не просто прощалась с сыном, она словно вырывала из себя часть, ту, что дала ему жизнь. Это был полный боли и ненависти вой, в котором не чувствовалось ничего живого. Так кричат неистовые духи и потерянные души. Вторя ей, принялись визжать другие женщины, а пространство пещеры подпевало им эхом, стократ усиливая и без того жуткий звук.

Гату подошел к брату на негнущихся ногах и выдернул у того изо рта кляп.

— Гату, это было наваждение! Ты же меня знаешь! Я бы никогда…

— Кано, не надо, — прошептал в ответ брат, дрожащим от подступающих слез голосом. — Все кончено.

— Гату, не надо! Я молю! Брат! Милый брат! Не надо! Заклинаю тебя!

Брат не отвечал, приняв тело пленника из рук отца и деда, он развернул его лицом к колодцу. Ноги Кано подкосились. Парень упал на землю, извиваясь, силясь отползти, не переставая крича:

— Братик! Миленький! Не надо! Пожалуйста, Гатушка! Не надо!!!

Он не выдержал. Слезы хлынули из глаз. Рыдая навзрыд, Гату схватил брата за грудки и несколько раз ударил кулаком по лицу. Брызнула кровь из разбитого носа и рта, а Кано кричал, не замолкая:

— Гатушка! Заклинаю тебя! Пощади, меня. Братик мой! Братик мой любимый, единственный! Пожалуйста, Гатушка не надо!!!

Он бил брата снова и снова в надежде, что тот замолчит, а потом упал ему на грудь, заливаясь горючими слезами. Их глаза встретились в последний раз. Вплотную. Пот одного смешался с кровью другого, слеза к слезе, лоб ко лбу. Взревев, как раненный медведь, Гату вскочил и поднял тело брата. Он шагнул к колодцу, чувствуя, что ноги вот-вот подкосятся. Кано отчаянно боролся, извиваясь, как уж. Брат уже не мог его держать. Не было сил. Руки разжались, и тело рухнуло в темные воды подземного колодца. Всплеск был такой силы, что на лице Гату остались капли. Ему показалось, что из пучины на него в последний раз глянул брат.

Белоглазый очнулся, вздрогнув. Он стоял на коленях перед колодцем, глядя на свое отражение. Вокруг было тихо, как в могиле. Поднявшись на ноги, он почувствовал головокружение. Руки тряслись, а грудь вздымалась, выгоняя наружу тяжелые стоны. Гату облизал намокшие губы, почувствовал солоноватый привкус собственных слез. Когда он вернулся наверх, Светозар опасливо на него покосился, но так ничего и не сказал.

Присев подле Люты, чудь некоторое время разглядывал ее лицо, будто силился в нем рассмотреть что-то известное только ему. Рука сама потянулась к голове жрицы, осторожно касаясь волос. Он гладил ее с внезапной нежностью и трепетом, боясь разбудить и потревожить. Гату еще некоторое время вглядывался в лицо Люты, а потом прикрыл глаза и тотчас провалился в мертвецкий сон.

Латута бежала по деревне, то и дело спотыкаясь о камни. Ее лицо горело от стыда и обиды. Дыхание давно сбилось, а грудь вздымалась от ежесекундных всхлипываний. Позади слышались озорные крики и гиканье. Невзирая на усталость и очередной раз упав, девчонка рванула из последних сил к родной избе. На пороге стояла мать. Надежда отступила, когда Латута завидела выражение её лица. Взгляд матушки был красноречив и не сулил защиты.

— Ну, что, допрыгалась? — ледяным тоном процедила та сквозь зубы. — Мало что страхолюдина, мало что криворукая, так еще и на передок слаба!

— Матушка, — взмолилась Латута, косясь за спину, где уже столпилось с десяток сверстников, тычащих в нее пальцами. — Это враки все! Мы ж не похоти ради, мы жениться будем.

— Ну ты и дура! — злобно бросила мать. — Жениться она будет! Что поженихал он тебя на сеновале, то да, да токмо за такую корову и стога сена опосля не дадут.

— Матушка, — завыла Латута, заливаясь слезами. — Да как же… Да что же ты со мной…

— Не матушка я тебе, блудовница ты обрыдлая! — крикнула женщина, замахиваясь на дочь подвернувшейся под руку метлой. — Прочь с глаз моих, позор семьи!

Сотрясаясь от всхлипываний и закрыв лицо руками, она пошла прочь. За спиной все так же гикали и кричали, понося ее по чем свет. Латута шла, трясясь от обиды. Она пыталась отмахиваться, хотела найти в себе силы, что-то сказать, но слова путались во рту, выплевывая слоги в бессвязную кашу. Она икала, то и дело заходясь в рёв. Девушка шла версту, а может и все три, покуда злобный и потешающийся гомон не исчез вовсе.