Чтобы добраться из Вены до устья Дуная сухопутной дорогой, надо было проделать путь в две тысячи вёрст — почти вдвое больше, чем по прямой, — в открытом почтовом экипаже, под снегом. Но даже когда их колымага ночью опрокинулась в сугроб, Фронсаку с Линём «и в голову не пришло вернуться в Вену». Ольмюц в Моравии, Тешен в Силезии и Лемберг в Галиции, Галич на Днестре, Ботошани в Молдавии. За Днестром «уже не найти и следа наших обычаев», — записал Арман в дневнике. Он по-прежнему заносил туда подробные сведения об административной системе, обычаях, населении, языке, на котором оно говорит. Женщины одеты по-гречески, мужчины — по-турецки, только вместо тюрбана носят меховую шапку. На редких здесь постоялых дворах путешественникам подают плов с курицей и набивают трубку; у помещичьих усадеб плоская крыша, перистиль и крытая галерея вокруг дома.

За Ботошанями раскинулась совсем уж безлюдная степь, засыпанная снегом; изредка встретишь казачий шалаш. Пустыня, простирающаяся до самого Чёрного моря и Дуная, — Бессарабия. Раньше тут жили ногайцы, а теперь населения почти совсем не осталось. 21 ноября 1790 года двое друзей прибыли в Яссы, где Арман наскоро написал письмо князю Г. А. Потёмкину, датировав его десятым числом: «Я всегда испытывал живейшее желание служить под началом Вашей светлости и быть свидетелем Вашей славы. До сих пор мне препятствовали в этом особые обстоятельства и моя служба при особе короля Франции. Оказавшись ныне более свободен и узнав, что кампания ещё не завершена, я льщусь, что Ваша светлость позволит мне стать свидетелем своих успехов и участвовать в ближайшей кампании».

На следующий день друзья приехали в Бендеры, под проливным дождём, вымочившим их до костей. Арман остановился у графа Роже де Дама, также служившего в русской армии и не раз отличавшегося в бою (граф даст ему ценные советы, как надлежит себя вести). Едва молодые люди вышли из повозки, как графский слуга огорошил их новостью: кампания окончена, его хозяин возвращается во Францию. Тут появился сам Дама и подтвердил, что осада, скорее всего, будет снята. Хотя... возможно, крепость всё-таки попробуют взять. Цепляясь за последнюю надежду, друзья отправились к светлейшему князю Потёмкину-Таврическому — повелителю края, сопоставимого по площади с Францией, который был там «почти что государь».

После девяти дней и десяти ночей пути по безжизненным голым степям путешественники оказались не готовы к тому, что увидели: Потёмкин жил в доме паши; в передней толпились офицеры разных чинов, которых допускали к нему только в определённые часы; сам светлейший возлежал на диване, обитом златотканой материей, под роскошным балдахином, в отороченном соболем халате на голое тело, но с бриллиантовой звездой, Андреевской и Георгиевской лентами. Вдоль стен стояли полсотни офицеров; комната была освещена большим количеством свечей, а рядом с князем находились пять очаровательных женщин, одетых богато, но со вкусом; шестая, в греческом костюме (княгиня Долгорукая), устроилась подле него на подушках на восточный манер.

Одной из женщин была «прекрасная гречанка» София де Витт, внушавшая молодой графине Головиной, не одобрявшей «нечистой любви», «только презрение и не совсем вежливое чувство жалости». Её жизнь напоминала авантюрный роман — весьма популярный в том столетии жанр. По слухам, её купил на невольничьем рынке Константинополя польский посол в подарок королю Станиславу Понятовскому. Выучившись французскому и польскому языкам и придумав себе благородное происхождение, она сумела женить на себе каменец-подольского коменданта Юзефа Витта, который затем перешёл на русскую службу и получил генеральский чин. Будучи представлена всем монархам главных стран Европы, София выполняла кое-какие дипломатические и даже секретные поручения и в определённый момент сделалась спутницей Потёмкина, в полной мере пользовавшегося и её умом, и её красотой. Такая женщина не могла остаться незамеченной; 24-летний Арман де Фронсак наверняка обратил на неё внимание (по крайней мере, Ланжерон называет её «самой красивой женщиной в Европе»). Впоследствии их пути ещё пересекутся...

Князь принял де Линя как старого друга, а его спутника — уважительно, но с холодной сдержанностью. Арман был зачислен в русскую армию волонтёром, де Линь — своим чином, то есть полковником. (В письме Суворову, который должен был выехать в Измаил, Потёмкин, в частности, написал: «Сын Принца Де Линя инженер, употребите его по способности»).

«Князь Потёмкин, чья власть, особенно в армии, не имеет границ, — один из тех необыкновенных людей, которых трудно постичь и редко встретишь, удивительная смесь величия и слабости, нелепого и гениального», — записал Арман в дневнике. Светлейший князь не видал мир и почти не читал книг, однако обладал обширными познаниями во всех областях. Вместо книг он читал людей: выкачивал знания из тех, кого встречал, а потом пользовался ими благодаря своей цепкой памяти. Ему не было никакого дела до уважения к нему других; он обладал несметными богатствами да ещё и запускал руку в казну, как в свой карман; возил за собой по степи многочисленную челядь, актёров, танцоров, оркестр; его слово было законом, и не было ничего, что не смогло бы исполниться по его воле...

В Бендерах провели трое суток, каждый день обедая и ужиная у Потёмкина. («Ужин подавался в прекрасной зале; блюда разносили кирасиры, высокого роста, в мундирах с красными воротниками, высоких чёрных и меховых шапках с плюмажем, — говорится в мемуарах В. Н. Головиной, бывшей гостьей светлейшего, когда она приезжала в Бессарабию к мужу. — Они попарно входили в комнату и напоминали мне стражу, появляющуюся на сцене в трагедиях. Во время обеда знаменитый оркестр вместе с пятьюдесятью трубами исполнял самые прекрасные симфонии»). Григорий Александрович понемногу привык к Фронсаку и сообщил обоим друзьям, что направит их к генералу де Рибасу, которому якобы доверена операция под Измаилом: если после нескольких обстрелов крепость не сдастся, осада будет снята. И ради этого они проделали столь дальний и тяжёлый путь? Однако в душе Армана трепетало предчувствие, что на самом деле их ждёт куда более интересное приключение.

Двадцать седьмого ноября они были под Килией, у генерала Самойлова, где Арман впервые увидел русский лагерь, поразивший его удобством палаток и землянок, и сделал для себя несколько важных наблюдений: русские солдаты — лучшие в Европе, они храбры и дисциплинированны, однако их жизнь не имеет в глазах командования никакой цены, их кровь зачастую льётся понапрасну из-за бездарных командиров. Так, Килию можно было бы захватить без единого выстрела и без потерь, однако из-за возникшей неразберихи во время ночной атаки открыли огонь по своим. Через два дня, уже под Измаилом, Арман узнал, что и эту крепость можно было бы взять, воспользовавшись эффектом неожиданности: турки недостаточно укрепили её со стороны реки, во время штурма погибло бы меньше людей, чем за 24 дня осады, но шансом не воспользовались, и вот теперь операцию собирались сворачивать, поскольку у русских даже не было осадной артиллерии, а из-за отсутствия лазутчиков они не располагали данными о численности турецкого гарнизона.

На следующий день Арман присутствовал при стычке между русскими лансонами[7] под командованием подполковника Эммануила де Рибаса (брата адмирала) и турецкими кораблями, которые были вынуждены отступить. Тогда же он был представлен самому Иосифу де Рибасу — «итальянцу, наряженному военным», как отзывался о нём Ланжерон. Впрочем, о происхождении де Рибаса, которого в России называли Осипом Михайловичем, есть разные версии: одни говорили, что он сын дона Мигеля Рибас-и-Байонса, испанского дворянина, служившего неаполитанским Бурбонам; другие же утверждали, что он отпрыск итальянского простолюдина по имени Руобоно. Во всяком случае, он был хорошо образован, знал шесть языков (испанский, итальянский, латинский, английский, французский и немецкий), а позже выучил и русский. Брат фаворита императрицы Екатерины II Алексей Орлов приметил его в 1769 году в Ливорно и пригласил к себе на службу. Возможно, де Рибас тогда прибавил себе несколько лет: сведения о дате его рождения также расходятся: от 1749 до 1754 года.