Уже в середине сентября Ришельё вернулся в Вену, чтобы продолжить хлопоты по денежным делам, но, так ничего и не добившись, снова уехал в Петербург вместе с обоими родственниками. «Вы представить себе не можете, какая тоска возить за собой болтуна-кузена, как тот, которого навязали мне за грехи; мало того что ему неведом такт, так он ещё и крайне самодоволен, с чем мне никак не совладать, поскольку он пренебрегает моими советами и в глубине души убеждён, что это я не прав, а не он. Эрнест же хорош и будет ещё лучше, когда определится со своими воззрениями и освободится (уж простите) от женского воспитания. Мне кажется, он понемногу перестаёт меня дичиться; он непременно хочет поступить на службу, но я прежде хочу, чтобы он получил разрешение французского правительства, чтобы не говорили, будто я приезжал в Париж совращать молодых людей, дабы увезти их сюда», — писал он сестре Симплиции 15 ноября.

«Ришельё здесь, я думаю, что он не поедет во Францию и будет доволен своей судьбой», — писал 3 октября 1802 года Кочубей, недавно назначенный министром внутренних дел, Андрею Разумовскому. Через пять дней Новороссийскую губернию по высочайшему повелению разделили на три: Николаевскую (с 15 мая 1803 года переименована в Херсонскую), Екатеринославскую и Таврическую. Зная, что Ришельё не хочет возвращаться на военную службу, чтобы вновь не поставить себя в трудное положение перед родиной, Александр предложил герцогу стать градоначальником Одессы, входившей в Николаевскую губернию: Кочубей подбирал на руководящие должности в провинции людей, в порядочности которых мог быть уверен, надеясь, что необходимые познания и навыки придут к ним с опытом.

Второго ноября под нажимом царского двора Ришельё окончательно вычеркнули во Франции из списка эмигрантов. Этот декрет, «таким образом, не был внезапным актом милосердия, а, скорее, результатом неких дипломатических переговоров, которые вели в основном Колычев и Талейран, — объясняет Ланжерон. — Императору Александру даже пришлось обратиться непосредственно к Бонапарту». Ришельё был рад, что «обязан своим счастьем августейшему благодетелю и избавлен от благодарности узурпатору», пишет его жена. Муж прислал ей доверенность на управление его имуществом и уплату долгов, ещё не зная, о какой сумме идёт речь. «Если у меня ничего не осталось, что ж! Я смогу идти с высоко поднятой головой и всем, что имею, буду обязан единственно себе».

«Вот я и вычеркнут; я так давно добивался этой бумаги и столь часто о ней просил, и вот она мне предоставлена с условием лишь испросить у Первого консула дозволение продолжить мою службу здесь, — писал он своей сестре, маркизе де Монкальм, 14 февраля 1803 года. — Вот видите: немного упорства, и всего добьёшься. <...> Император очень добр ко мне... По приезде он дал мне около десяти тысяч франков, земли с доходом почти 12 тысяч ливров[30], так что в 1807-м я получу 24 тысячи. Теперь же он дал мне ещё 17 тысяч франков на путешествие к Чёрному морю. Я хочу, по меньшей мере, заслужить эти проявления доброты, оказав ему некоторые услуги... Поставьте себя на моё место: разве могу я его бросить в тот момент, когда он рассчитывает на меня в деле, которым очень дорожит? По счастью, это место предоставляет мне связи с Францией, правительство которой желает начать торговлю с вверенной мне областью. Будет ли более удачная возможность уплатить долг Императору, заслужить доброе отношение со стороны французского правительства и дать время уладиться моим делам во Франции, что возможно как при мне, так и без меня. На всё это я отвожу два года, после чего испрошу отпуск, чтобы повидаться с Вами и далее действовать по обстоятельствам».

Ришельё написал Талейрану (24 февраля 1803 года), поблагодарив за исключение из списка эмигрантов и давая понять, что отныне будет находиться не на военной, а на гражданской службе: «Пост, уготованный мне на Чёрном море, позволит мне, возможно, оказать некоторые услуги моей отчизне и соотечественникам»[31]. В самом деле, согласно договору, заключённому 25 июня 1802 года между Францией и Турцией, французские торговые суда получали право свободного прохода через Босфор и Дарданеллы, связывавшие Средиземное и Чёрное моря, что давало возможность развивать торговлю между Марселем и, например, Херсоном или Одессой. В тот же день в письме «дорогой матушке» Арман уточняет, что по приезде был встречен «проявлениями доброты Императора, чьё доверие, смею даже сказать дружба, беспрестанно привязывает меня к нему новыми узами. Послезавтра я возвращаюсь в мою Одессу, которую он осыпал благодеяниями и которая, ежели тому не помешают непредвиденные обстоятельства, будет обязана ему блестящей будущностью».

Небольшая приписка: «Скажите баронессе, что её Максанс растёт как на дрожжах, что вызывает в нём слабость и кое-какие неудобства, наименьшее из коих состоит в том, что он ест за четверых». Врач сказал, что беспокоиться не из-за чего. Пятнадцати лет барон де Дама был выпущен из кадетского корпуса в числе первых учеников и определён в Пионерный (Инженерный) полк, через два года Александр перевёл его в гвардию. Перед отъездом, намеченным на 27 февраля (через Вену), Ришельё успел попросить, чтобы денежное содержание его родственника увеличили до 500 рублей: «...аббат Николь этим займётся».

На время своего отсутствия во Франции Арман уполномочил нотариуса Шарля Пекура управлять всем его имуществом и ценными бумагами, а также уплатить долги его отца и деда, задав тому непростую задачу. После упорных ходатайств перед Талейраном Ришельё в виде исключения вернули часть лесов — 2300 гектаров в Лотарингии. Эти земли пришлось продать в апреле 1804 года за 1,05 миллиона франков. После раздела имущества между Арманом и двумя его сёстрами он получил 3,3 миллиона франков, включая замки Лаферте-Бернар и Баше, шесть ферм под городом Ришельё, половину этого города и ещё кое-какие земли из наследства матери. Большинство из них придётся продать для уплаты долгов, которая будет происходить почти всю его оставшуюся жизнь.

«Крепость окончена. Порт уже даёт надёжное укрытие гребным судам и торговым кораблям. В городе обретается тысяча сто домов, из коих шестьсот каменные. Кроме того, там учреждены два огромнейших склада, в коих к августу нынешнего года будут храниться два миллиона пудов соли, привезённой из Тавриды... Казармы для солдат и матросов окончены в сентябре минувшего года. В них могут проживать не менее десяти тысяч человек. Винные склады заполнены. В них сорок тысяч четвертей. Порт обороняют пять батарей, из коих три у самой воды. В крепости 88 орудий. Начало работам было дано 22 августа 1794 года. Карантин, таможня, биржа, суды, арсеналы, церкви почти построены и будут окончены нынче летом. Большой мол будет полностью завершён, даже и с украшениями, в августе 1797 года», — писал А. К. Разумовскому 4 июня 1796 года Иосиф де Рибас, которого 19 апреля 1795-го генерал-губернатор Новороссии Платон Зубов, мечтавший затмить Потёмкина, назначил руководить строительными работами в Одессе.

Именно де Рибас, выбивший турок из Гаджибея, предложил Екатерине II основать в этом месте греческую колонию и построить порт для гребного Черноморского флота. В самом деле, место удобное: большая глубокая бухта, покрывающаяся льдом всего на полтора месяца в году; плодородные, хотя и невозделанные земли; близость Днепра, Буга и Днестра — главных водных артерий.

Высочайший рескрипт об устроении города и порта в Гаджибее последовал 27 мая 1794 года. Императрица выделила 22 тысячи рублей на постройку полусотни каменных домов и ещё десять тысяч на строительство жилья для солдат и церкви. Каждому пожелавшему там поселиться было пожаловано по 100-150 рублей; город мог оставлять себе четверть таможенных сборов, а жители освобождались от податей и постоя на десять лет (позже Павел I увеличит этот срок до двадцати пяти лет).