Турецкий султан казнил гонцов, принёсших известие о падении Измаила. Англия, Пруссия и Голландия были в растерянности. Венгры предложили императору Леопольду войско в 80 тысяч солдат, лишь бы тот продолжил войну с Портой и добился мира на более выгодных условиях. Однако союзники султана заверили его, что, если Россия не заключит мир с сохранением статус-кво, ей придётся иметь дело с британским флотом и прусской армией. Начались трудные переговоры...

Арман и Шарль де Линь вернулись в Вену. Они везли с собой дюжину турецких музыкантов, верзилу-гайдука, названного Измаилом в память о штурме, который должен был заботиться об усыновлённом де Линём турчонке, а также оружие и лошадей — подарки от Суворова. Едва приехав, Арман узнал о смерти отца 14 февраля 1791 года в Париже. Эта новость не столько огорчила его, сколько раздосадовала: они с отцом никогда не были близки, и Арман не испытывал боли утраты, однако теперь ему нужно было ехать в Париж, чтобы принять титул герцога Ришельё и уладить дела, связанные с наследством — вернее, долгами покойного. Барон Фридрих Мельхиор Гримм (1723—1807), многолетний корреспондент Екатерины II, писал ей 10 апреля 1791 года: «Вернувшись из Измаила, герцог... поделился со мной своими крайними сожалениями по поводу того, что смерть его отца (которая, кстати говоря, отнюдь не потеря) заставила его вернуться сюда (в Париж. — Е. Г.) со всей поспешностью и не позволила последовать за блестящим князем [Потёмкиным] в Петербург».

Приехав во Францию в марте, молодой герцог де Ришельё поселился в Париже на улице Перон в Сен-Жерменском предместье, на левом берегу Сены. Обстановка в столице была крайне напряжённой из-за принятой и утверждённой королём в прошлом году «гражданской конституции духовенства», согласно которой все священники должны были присягнуть «Нации, Закону, Королю и поддерживать всею своею властью Конституцию, провозглашённую Национальным собранием и утверждённую Королём». Процедура присяги началась в январе и проходила по воскресеньям по епархиям. Только четыре епископа (включая Талейрана) и половина всех кюре согласились её принести, прочие же отказывались наотрез, в том числе духовник короля монсеньор де Монморанси-Лаваль. Аббат Шарль Доминик Николь (1758—1835) тоже отказался подчиниться и уехал из страны, поступив в наставники к сыну французского посла в Константинополе Шуазеля-Гуфье.

Восемнадцатого февраля 1791 года на стенах домов появились плакаты, обвинявшие «первого государственного чиновника» (то есть короля) в покровительстве непокорным. В тот же день двор должен был переехать в Сен-Клу, однако толпа, собравшаяся вокруг дворца Тюильри, этому помешала. Карета короля два часа простояла во дворе, но так и не смогла проехать.

Десять дней спустя слух, что в Венсенском замке ведутся ремонтные работы, чтобы подготовить новую тюрьму взамен Бастилии, вызвал очередные беспорядки. Смутьяны кричали о заговоре аристократов. Лафайет, командовавший национальной гвардией, устремился в Венсен, чтобы навести порядок. В это время пара сотен дворян из числа приближённых короля проникла в Тюильри, чтобы защитить августейшую семью: по слухам, разъярённая толпа направлялась из Венсена во дворец. Дворяне были вооружены шпагами, кинжалами, кое у кого были пистолеты. Примчавшись в Париж, Лафайет явился в Тюильри, обвинил этих «рыцарей кинжала» в попытке похищения короля и подготовке вооружённого переворота и заявил, что не отвечает за безопасность дворца, окружённого толпой, если эти люди не будут сейчас же разоружены и арестованы. Чтобы не допустить кровопролития, король приказал своим приближённым сдать оружие, которое было вынесено во двор; при этом национальные гвардейцы избили герцога де Пьенна (мужа одной из сестёр вдовой герцогини де Ришельё) и маркиза де Нейи.

Поведение Людовика XVI, даже не попытавшегося защитить людей, явившихся, чтобы спасти его, разочаровало многих его сторонников, и те стали покидать страну. Папа римский Пий VI, со своей стороны, укорил короля за его поведение в отношении духовенства, напомнив ему принесённую во время коронации клятву отстаивать привилегии церковнослужителей. 15 марта дипломатические отношения между Францией и Святым престолом были разорваны, папский нунций был отозван из Парижа.

Началась новая волна эмиграции: уехали монсеньор де Монморанси, герцог де Вилькье и камергер герцог де Дюрас (18 апреля молодого маркиза де Дюраса избила толпа, так что самому королю пришлось просить национальных гвардейцев спасти юношу). В конце апреля герцог де Ришельё, находившийся в Лондоне (исключительно для удовольствия, уточняет его жена), получил письмо от Вилькье: король срочно вызывает его, чтобы он занял место камергера. 30 апреля герцог был уже в Париже и писал оттуда супруге:

«Вы, верно, знаете, дорогой друг, о подробностях того, что здесь произошло, и об отставках гг. де Вилькье и де Дюрана. Вам, вероятно, также известно, что Король назначил меня, чтобы их заменить; сию приятную новость мне сообщили в Лондоне эти господа, и, несмотря на бесконечно неприятные размышления, порождённые во множестве решением, которое я собирался принять, я повиновался голосу долга и немедленно выехал. Прибыв сюда, я отправился к Королю, чтобы получить его приказания касательно моего дальнейшего поведения; он велел мне не переезжать в Тюильри, но приходить туда время от времени, пока устройство его дома не будет окончательно утверждено. Надеюсь, что это позволит мне выбраться на несколько дней в Куртей, но я пока не хочу об этом думать, потому что брожение в Париже сильно до чрезвычайности. Вчера в Тюильри чуть не повесили троих офицеров Национальной гвардии. Одному уже накинули на шею верёвку; вероятно, через несколько дней нас ждут очередные сильные потрясения. Уверяю Вас, что мне потребовалось больше смелости и самоотверженности, чтобы решиться вернуться, чем понадобилось бы трусу, чтобы пойти на штурм Измаила; все мои чувства скомканы, планы порушены, и я ровным счётом ничего не получил взамен».

Третьего мая, уговаривая жену отказаться от намерения приехать к нему в Париж, но из осторожности не называя прямо причин, Арман сообщил ей также, что российская императрица наградила его крестом Святого Георгия и золотой шпагой с надписью «За храбрость»; этой чести он не ожидал, считал «незаслуженной», но крайне обрадовался. (Узнав об этом от неаполитанского посла в Вене, принц де Линь затанцевал от радости и через несколько дней отправил «самому храброму и самому красивому из волонтёров» письмо: «Ещё никто не был бо́льшим внуком маршала де Ришельё и более очаровательным и бесстрашным соратником. Вы и Шарль в равной мере делаете друг другу честь. Будучи уверены в Вашем природном благородстве, Вы стремились его увеличить. Какое счастье для меня, дорогой герцог, знать, что Вы полны жизни и пыла, и нежно полюбить Вас почти сразу, как только Вы появились на свет, украшением коего Вы являлись уже тогда»).

А 2 мая Екатерина II писала барону Гримму: «Единогласны отзывы о нынешнем герцоге Ришельё. Хочу, чтобы он разыграл во Франции роль кардинала этого имени, не обладая, однако, его недостатками. Я люблю людей с достоинствами, а потому и желаю ему всего хорошего, хотя и не знаю лично. Я написала ему прекрасное, рыцарское письмо при отправлении креста Св. Георгия, и назло народному собранию я хочу, чтобы он оставался герцогом Ришельё и помог восстановить монархию».

Пока же герцог даже не находился постоянно при особе короля. Его служебную квартиру в Тюильри временно отдали обер-камеристке королевы. В ночь на 21 июня 1791 года переодетая Мария Антуанетта спустилась туда по потайной лестнице из собственных апартаментов вскоре после полуночи и, поплутав в переулках вокруг Лувра, села в карету, где уже находилась Елизавета Французская, сестра короля; вскоре к ним присоединился и сам Людовик, одетый слугой. Чуть позже они пересели в заранее приготовленную шестиместную дорожную карету вместе со своими детьми и их гувернанткой; через несколько часов Париж остался позади. Брат короля граф Прованский выехал из столицы на рассвете вместе со своим другом д’Аварэ и без особых проблем добрался через Мобёж до бельгийского Монса, а оттуда выехал в Намюр, где должен был соединиться с Людовиком.