Чтобы не нарушить гармонию своего существования в этом райском уголке, соседей герцог выбирал крайне осмотрительно. Расположенный рядом участок он отдал Фоме Кобле. Военный комендант оставит о себе память улицами Коблевской, Торговой (там находились принадлежавшие ему магазины) и Садовой (название говорит само за себя).

Ришельё объезжал хутора верхом, всех владельцев знал поимённо, беседовал с ними о посадках и сельском хозяйстве. В воспоминаниях А. О. Смирновой-Россет есть очень колоритная зарисовка:

«В Громаклее (ныне Водяно-Лорино под Николаевом. — Е. Г.)... не имели понятия о том, что такое сад, — и им обязана Громаклея Ришельё. Он проезжал мимо и видел, что бабушка (Екатерина Евсеевна Лорер, урождённая княжна Цицианова. — Е. Г.) сидела à l`ombra della casa[33], как говорят в Италии, и сказал ей: “Катрин Евсеевна, зачем вы не сажал деревья?” — “Батюшка Дюк, где же мне их достать?” — “Я вам буду присылать из Одесса”.

Через две недели пришли два воза корней, и Батист, садовник Дюка, их посадил вдоль речки Водяной. Они прекрасно прижились, и говорят, что вышел в самом деле прекрасный сад».

Третьего августа 1804 года Ришельё писал жене из Одессы:

«Император [Александр I] прислал мне знак ордена Святого Владимира, это очень красивый и очень почётный орден за заслуги, которых он пожаловал всего три со времени своего восшествия на престол; он сопроводил его очаровательным письмом. Я никогда не был падок на ленты, но я очень тронут выражением удовлетворения со стороны государя, которого люблю и служу ему сердцем и душой.

Извольте, дорогой друг, прислать мне семена цветов и кустарников из Куртея. Я буду рад посадить их здесь; я бы хотел, если Эрнест приедет ко мне, воздвигнуть с ним небольшой памятник вашей замечательной бабушке в саду, который я разбил, а вокруг мы посеем семена цветов и кустов, которые она любила и лелеяла...»

Возможно, герцогиня де Ришельё была так же захвачена садоводством, как и её супруг, однако она не могла не тревожиться, когда до Куртея долетали новости из столицы. В начале 1804 года в Париже раскрыли очередной заговор против Бонапарта; несколько человек были казнены, генерал Жан Шарль Пишегрю, который должен был заменить собой Первого консула, задушен в своей камере, а глава заговорщиков Жорж Кадудаль признался, что сигналом к выступлению должен был стать приезд во Францию некоего принца крови. Ближе всех к границам страны тогда находился внук Конде, 32-летний герцог Энгиенский. 15 марта 1804 года тысяча драгун форсировала Рейн, явилась в Этгенгейм, в десяти километрах от границы, и похитила герцога. Через пять дней его доставили в Венсенский замок, в тот же вечер он предстал перед военным трибуналом без свидетелей и защиты и был приговорён к смерти за вооружённое выступление против Франции, организованное на деньги Англии. В три часа ночи его вывели во двор и расстреляли. Над свежей могилой долго лаял и выл мопс по кличке Могилёв — подарок герцогу из России.

«Это хуже, чем преступление. Это ошибка», — сказал, узнав об этой казни, депутат Антуан Булэ. Фраза оказалась так хороша, что её приписали Фуше, а потом Талейрану. Но только Великобритания, Россия и Австрия выразили протест против этого злодеяния. Узнав о казни своего бывшего воспитанника, старый аббат Лабдан был настолько потрясён, что слегка тронулся умом. Он окончит свои дни в Одессе в 1808 году под крылом другого своего ученика — Дюка де Ришельё...

Престиж Бонапарта не пострадал; 26 мая 1804 года он, «президент Итальянской республики», короновался как король Италии в Миланском соборе, сделав вице-королём своего приёмного сына Евгения Богарне, а 2 декабря 1804-го в соборе Парижской Богоматери возложил на себя корону как император французов Наполеон I. Его провозглашение императором состоялось по инициативе сената и по результатам плебисцита: за это решение было подано 3 миллиона 572 тысячи голосов. (Сбылось предсказание Дюка, сделанное десять лет тому назад). Парадоксальным образом основание новой династии должно было уберечь завоевания революции: на монетах времён Империи было выбито «Император Наполеон — Французская Республика».

В апреле 1805 года Великобритания, второй год находившаяся с Францией в состоянии войны, подписала союзный договор с Россией, а затем попыталась сблизиться с Австрией, не слишком желавшей ввязываться в новый конфликт, но не имевшей выбора. К новой антифранцузской коалиции примкнула также Швеция. Только Пруссия решила сохранить нейтралитет.

Если начнётся война, муж не сможет к ней приехать, как собирался — вот о чём, верно, думала несчастная Аделаида Розалия, пленница своего тела и невольница своей любви...

«По всему этому Вы с лёгкостью поймёте печаль, охватившую меня при вступлении в мою новую губернию, и, надеюсь, простите мне, что я проклял тот час, когда согласился», — писал Ришельё в «Записках о нынешнем состоянии Одессы и её окрестностей», адресованных в декабре 1804 года близкому другу, имя которого нам неизвестно. В январе 1805-го он вместе с Контениусом снова уехал в столицу. Вероятно, отчёт о проделанной работе настолько впечатлил императора, что 9 марта Александр I назначил Дюка Ришельё генерал-губернатором всей Новороссии вместо А. А. Беклешева, сохранив за ним пост одесского градоначальника и передав под его команду 19 полков. Герцог обладал редчайшими качествами, выгодно отличавшими его от других губернаторов, — порядочностью и бескорыстием. Отныне под его управлением находилась территория в 400 тысяч квадратных километров, равная ⁴/₅ территории Франции. И она требовала хозяйского глаза! Период его разъездов по Одессе теперь казался милой порой, когда он вёл жизнь домоседа...

В Одессу Ришельё вернулся через Екатеринослав и Херсон, потом отдельно прокатился в Овидиополь, где был поражён антисанитарными условиями, в которых жили поселенцы. В апреле-мае он посетил Григориополь, снова Херсон и Крым. Его настроение сменилось с подавленного на боевое. «Если Господь отпустит мне жизни, я постараюсь, чтобы помнили, что краями сими управлял Ришельё, — писал он в мае сестре, маркизе де Монкальм. — Я не желаю иной награды». В августе — новое инспекционное турне: Херсон, Крым, Екатеринослав и возвращение в Одессу через Дубоссары. В октябре Дюк сообщил мачехе: «Я только что совершил небольшую поездку в восемьсот французских лье (примерно 3200 километров. — Е. Г.) по моим губерниям... Нынче летом я проехал больше двух тысяч лье, чтобы познакомиться со всеми вверенными мне провинциями, и также будет почти каждый год... В стране, где всё нужно создавать с нуля, необходимо всё видеть своими глазами. Впрочем, сия деятельность подходит мне физически и морально».

Жалованье градоначальника составляло 1800 рублей в год плюс 1200 рублей «столовых»; теперь же Ришельё как генерал-губернатор получал десять тысяч рублей в год да ещё шесть тысяч ренты как командор Мальтийского ордена (память о Павле). Порой император вознаграждал Дюка за труды от щедрот своих, так что со временем его годовой доход вырос с 15 до 25 тысяч рублей — эта сумма казалась ему вполне достаточной, хотя полностью уходила на домашнее хозяйство. Дюк ею удовлетворялся и замечал, что живёт небогато, лишь тогда, когда не мог дать кому-то столько денег, сколько желал. Сам же он, имевший перед глазами дурной пример отца и деда, никогда не жил в долг и не пытался перехватить у кого-то денег. Когда его собеседники заводили разговор о дороговизне, нехватке средств для торговли, он обычно отвечал со смехом: «Пошлите ко мне домой, моя казна для вас открыта, там, верно, есть рублей пятьдесят, они в вашем распоряжении». Надо признать, что к деньгам он относился довольно беззаботно: отдавал или одалживал их любому, кто ни попросит, даже без расписки. Один человек попросил одолжить ему четыре тысячи рублей на год, выписав форменный вексель. «У меня эти деньги есть, я вам их одолжу и прошу их вернуть, поскольку я беден, — ответил Дюк, — но векселя не нужно, раз вы намерены уплатить, а если не пожелаете, то не я же вас заставлю».