Приверженцы этого течения протестантизма, прибывшие по большей части из-под Кёнигсберга в Восточной Пруссии, с XVI века крестили только взрослых, чтобы люди принимали решение о крещении осознанно, и были сторонниками ненасилия. Александр I, вслед за Екатериной привлекавший их в Россию, освободил приехавших от военной службы. Условием их отъезда было предоставление прусскому королю двадцатой части средств, вырученных за их землю. В России они надеялись обрести свободу совести. В отличие от других переселенцев некоторые были зажиточными и, по словам племянника Ришельё Леона де Рошешуара, обладали имуществом на 200 тысяч талеров. Они приехали со своим скотом и обозом. Ришельё считал их «капиталистами», полезными и необходимыми для развития его губернии. В общем, писал он Кочубею, «меннониты поразительны, болгары несравненны, а немцы несносны».

Однако пустынные степи заселялись не только иноземцами. Осип Россет получил за взятие Очакова пять тысяч десятин земли, где не было ни кола ни двора, и назвал этот клочок земли Адамовкой — всё приходилось начинать с нуля. По словам его дочери Александры, он «купил или залучил хохлов, потому что край селился двояким образом». Рядом с Адамовкой находилось имение Фомы Александровича Кобле, получившего от казны 12 тысяч десятин девственных земель на левом берегу Тилигульского лимана; шесть лет спустя там уже выросла слобода Коблиевка, вдоль лимана появились сёла Коблевка и Малая Коблевка. Возле Тилигула он обзавёлся поселением, после постройки временной церкви получившим название Троицкое. На своих землях Кобле позволил селиться беглым крестьянам и отставным украинским казакам.

В письмах об учреждении поселений Ришельё упоминает также о духоборах, правда, перевирая это слово, трудное для восприятия французским ухом. Это религиозное течение, родственное английским квакерам, распространилось во второй половине XVIII века по нескольким новороссийским губерниям и подверглось преследованиям со стороны православных духовных властей и полиции. (Кстати, именно архиепископ Екатеринославский Амвросий назвал новое учение духоборством, то есть противлением Святому Духу. Сектанты же охотно стали называть себя духоборами, но в ином смысле — поборниками духа). В 1801 году сенатор-масон И. В. Лопухин, объехавший южные губернии, дал весьма положительный отзыв о духоборах, после чего было решено переселить их всех на берега реки Молочной в Тавриде. Там уже проживали меннониты, от которых духоборы переняли много полезных в хозяйстве вещей.

Негласным девизом Ришельё можно считать слова: «Если этого ещё не было, вовсе не значит, что этого не может быть». В 1804 году он выписал из Испании более четырёхсот голов овец-мериносов и раздал поселенцам, а немец Миллер соорудил в Одессе первую шерстомойню. Дюк всячески поощрял использование сельскохозяйственных машин, разведение новых культур (виноградников, оливковых деревьев, даже риса) и новые виды экономической деятельности, например шелководство. Как правило, упорный труд приносил свои плоды. Единственная неудача — в степях не прижился рапс.

Разнообразие верований жителей Одессы отразилось на облике города. 24 мая 1804 года по высочайшему соизволению Ришельё получил от министра финансов 100 тысяч рублей безвозвратно на возведение православного храма и незамедлительно издал приказ: «Приступить к постройке соборной церкви во имя Святителя и Чудотворца Николая, заложенной и основанной фундаментом в Одессе прошлого 1795 года в царствование императрицы Екатерины II, а ныне щедротами... внука Ея... Императора Александра I, должна быть окончена строением». Надзор за работами поручили Францу (Франческо) Фраполли, в феврале того же года назначенному главным городским архитектором (он приехал в Одессу в 1796-м и участвовал в сооружении гавани, проектировал некоторые жилые дома и построил первую суконную мануфактуру). Позже в Одессе появятся католический храм и греческая церковь, а также синагога. В том же 1804 году Ришельё добился права открыть в городе гимназию и коммерческое училище, а также ряд частных пансионов.

Вокруг Дюка, пишет историк А. А. Скальковский, всё кипело неслыханной деятельностью. «Он был тих, кроток и неутомим. Здоровье имел железное. Одно только выводило его из терпения — это дурное обхождение с деревьями, которые он засадил по всем почти улицам».

Сразу по приезде Ришельё получил восемь тысяч саженцев из Петербурга, в частности белые акации, которые велел посадить в два ряда вдоль проспектов и в один ряд вдоль улиц. Дюк очень беспокоился об этих деревьях (без которых сейчас невозможно себе представить Одессу), и жители сами стали их сажать, чтобы сделать ему приятное. Однажды, направляясь куда-то по делам, Ришельё увидел две полузасохшие акации перед одним из домов; герцог зашёл внутрь и сказал хозяину: «Прошу вас, полейте эти деревья, доставьте мне удовольствие. Если не желаете, позвольте, я сам полью».

Россет посадил возле вверенных ему карантинных сооружений первый тополь; впоследствии он привезёт семена из всех ботанических садов Европы и разобьёт обширный парк на западе города.

Жители, получавшие земельный участок бесплатно и ссуду на обустройство, должны были представить в городскую администрацию план будущей постройки, а также посадить на каждой десятине не меньше двадцати деревьев.

Деревья были не роскошью, а предметом первой необходимости: летом в Одессе стояла такая жара, что уже в десять утра закрывали все ставни, а полы в домах поливали водой ради прохлады. Вытянувшись, деревья подарили бы долгожданную тень и защитили бы от пыльных бурь, приносившихся из степи. Но они не растут в одночасье. Много лет спустя А. С. Пушкин писал в «Евгении Онегине», вспоминая свою поездку на юг в 1823 году:

В Одессе дома с садами называли на украинский манер хуторами. Типичный господский дом — одноэтажный, вымазанный жёлтой краской, под чёрной железной крышей, — стоял лицом к большой дороге; рядом с домом — крытый соломой сарай, впереди — огороженный стеной из булыжника палисадник, где росли душистые цветы и травы: заячья капуста, барская спесь и повилика, голубая и розовая.

Градоначальник обзавёлся собственным хутором — вдоль Водяной балки, по соседству с Молдаванской слободкой. Это был пустынный, высушенный солнцепёками участок в те же 25 десятин, как у всех. Особенностью было то, что под склоном бил родник, из которого, по легенде, 13 сентября 1789 года пили солдаты де Рибаса, готовясь штурмовать Гаджибей. Там впоследствии выкопали пруд с островком. Дом Дюка стоял наверху, и к пруду спускалась аллея. Хутор был отдушиной для Ришельё, который сажал там растения своими руками; но над обустройством «Дюковой дачи» трудилось и много других людей. С годами сад стал спускаться к пруду террасами, расходясь на несколько аллей. Увидев его в законченном виде, Арман назовёт его «цветущим уголком Версаля». В устной традиции одесситов сохранился такой анекдот. Однажды утром Ришельё, прогуливаясь по своему хутору, увидел молодую крестьянку с охапкой клевера, порадовался её трудолюбию и подарил ей серебряный рубль. Узнав об этом, управляющий только руками всплеснул: эта воровка и так у нас то одно унесёт, то другое, а вы ей ещё и приплачиваете!