Это был настоящий британец — холодный, трезвомыслящий, рассудительный. Лорд Каслри опасался возможного сближения России с Францией, поэтому по пути в Вену счёл необходимым побывать в Париже и приватно переговорить с Талейраном, вовремя переметнувшимся от Наполеона к Бурбонам и сохранившим всё своё влияние, и Людовиком XVIII.

В свите лорда Каслри находился двадцатилетний Ричард Чарлз Фрэнсис Кристиан Мид, 3-й граф Клануильям (1795— 1879). Кто была его мать, неизвестно, однако современники не преминули отметить, что жена австрийского генерала Максимилиана фон Мерфельда, назначенного в начале 1814 года послом в Лондон (он скончается там на следующий год и будет похоронен в Вестминстерском аббатстве), очень привязалась к молодому англичанину, окончившему Итон и поступившему на дипломатическую службу, и даже относилась к нему, как к сыну. Напомним, что супруга Мерфельда некогда звалась графиней Кинской. Интересно, что и герцог де Ришельё относился к юному Ричарду Миду с большой теплотой. В более позднем письме (1818) Эли Деказу он признается, что это «сын женщины, которую я нежно любил. Её больше нет на свете, и я сохранил к сыну часть привязанности, которую питал к его матери». Со своей стороны, молодой человек, «гордый, как Люцифер... никого на свете так не уважал и не любил, как господина де Ришельё», писала леди Элиотт маркизе де Монкальм[55].

Итак, Вена веселилась: парады, манёвры, костюмированные балы во дворцах Меттерниха и Кауница, у которого остановился Талейран, балеты в Опере, выезды на охоту, праздники в парке Пратер... Годовщину победы в Битве народов при Лейпциге отметили грандиозными торжествами, парадом и пиром для войск, высоких гостей и венских обывателей. На следующий день пиршество продолжилось во дворце графа Разумовского: за столом, сервированным на 360 персон, императорская чета принимала европейскую знать и генералитет союзников.

Между тем в этой праздничной обстановке плелись интриги, составлялись и рушились союзы, решались судьбы Европы. 23 октября представители Австрии, Пруссии и Англии пришли к соглашению по саксонскому вопросу: Пруссия должна была получить всю Саксонию вместе с частью Польши (король Саксонии был великим герцогом Варшавским), чтобы помешать России целиком овладеть польскими землями. Узнав об этом «заговоре», Александр на следующий же день выразил своё возмущение Меттерниху. Оба потеряли самообладание: российский император разговаривал с австрийским канцлером в грубом приказном тоне, тот обвинил его фактически в мании величия и уподобил Наполеону, который навязывал всем свою волю. Напомнив, что в Польше у него стоят войска, царь недвусмысленно дал понять, что не собирается делиться завоёванным, а потом, увлёкшись, и вовсе нанёс удар ниже пояса, упомянув о герцогине Вильгельмине Саган, любовнице Меттерниха, которая, похоже, охладела к нему, поскольку принимала у себя двоюродного брата Каслри, а также попросила Александра, прославившегося в Вене галантными похождениями, об аудиенции.

После этой размолвки Александр, Франц и Фридрих Вильгельм отправились в Будапешт. Это была запланированная поездка, однако в свете она была истолкована превратно: Меттерних воспользовался отсутствием монархов, чтобы изложить свою версию событий; популярность Александра пошла на спад.

Как раз 24 октября в Вену приехал Ришельё, намеревавшийся представить на рассмотрение российского императора целый ряд мер для развития новороссийских губерний: превращение Одессы и Кафы (Феодосии) в порто-франко, развитие транзита и каботажного плавания в Чёрном и Азовском морях, уменьшение таможенных пошлин, освобождение трёх южнорусских губерний от рекрутских наборов, учреждение в Одессе лицея, создание новых предприятий, увеличение банковского капитала. Всё это было педантично изложено в соответствующей записке. В сопроводительном письме Дюк писал: «Быть может, увы! это одна из последних работ, посвящённых мною России и её августейшему монарху. Но что бы Вашему Величеству ни было угодно повелеть по отношению к моей судьбе, я чувствую, что всегда останусь Вашим подданным в сердце, как был им двадцать четыре года по праву усыновления».

Кроме того, Ришельё вручил Нессельроде записку о необходимости международного соглашения, устанавливавшего полную свободу торгового мореплавания в Чёрном море. Сейчас как раз удобный момент: представители всех заинтересованных держав находятся в Вене. Нессельроде был согласен с герцогом, однако Каподистрия отговорил Александра от этого шага: да, в экономическом плане свобода мореплавания выгодна России, но в политическом такое соглашение узаконило бы вмешательство европейских держав в отношения между Россией и Турцией, что совершенно неприемлемо. Инициатива Дюка осталась без последствий.

Царь был неуловим: к 17 ноября он установил своего рода рекорд, протанцевав более трёх десятков ночей подряд, и чуть не упал в обморок, вальсируя с леди Каслри. Ришельё терпеливо ждал, пока его величество соблаговолит его принять, а пока делал то же, что и все. Он поселился у графини Софии Зичи (у которой, как говорили, был мимолётный роман с российским императором). Красавица-графиня прекрасно пела, устраивала приёмы по субботам и весьма необычные праздники. Однажды вечером в её доме состоялся бал-маскарад, на котором была разыграна партия в «живые шахматы»; наверняка идеи подавал хозяйке гость, ведь в Одессе такое уже видали. Меттерних устроил костюмированный бал в своём имении Реннвег под Веной; одни лишь государи могли появиться там в чёрном домино и без маски; прочие гости должны были носить костюм, символизирующий какую-либо часть Австрийской империи. Только там, наконец, Ришельё увиделся с Александром; баронесса дю Монте (1785—1866) передаёт их диалог в своих воспоминаниях: «Вы сильно заняты, господин де Ришельё! — Да, сир, и очень любезными масками. — Вы счастливее меня, поскольку со мной они обошлись весьма дурно...»

«Я каждый день вижу и встречаю Вашего брата, — писал маркизе де Монкальм Алексис де Ноайль, входивший во французскую делегацию. — Все здесь его любят и ищут его общества. Нет убедительных причин полагать, что он намерен поселиться во Франции и покинуть страну, которую он сделал цивилизованной. Он готов уехать во всякий день. Он хочет прощупать почву во Франции. Если бы он думал и чувствовал, как я, то не колебался бы».

Во Франции Ришельё собирался решить кое-какие финансовые дела, но, судя по письмам, отправляемым в Одессу, действительно не намеревался покидать своё поприще. Однако, как сообщает граф де Сен-При, долгожданная аудиенция у Александра прошла не очень хорошо. Разговор шёл в основном об учреждении военных поселений (царь осмотрел подобные поселения в Венгрии и был от них в восторге). Ришельё не разделял воодушевления государя, считая, что казачьих станиц вдоль южных границ достаточно для обороны рубежей, а превращать крестьян в солдат (или наоборот) значит лишь усложнять им жизнь.

День ангела великой княгини Екатерины Павловны (6 декабря) отметили роскошным пиром: столы ломились от стерлядей, устриц, трюфелей, апельсинов, ананасов, земляники, винограда; у каждого прибора стояла тарелка с вишнями, доставленными из Петербурга (говорили, что каждая ягода обошлась в рубль серебром). Артисты в национальных костюмах исполняли русские песни и пляски. Ришельё больше нечего было тут делать, но его отъезд в Париж пришлось отложить из-за печального обстоятельства: 13 декабря скончался Шарль де Линь. Оба императора присутствовали при его последних минутах; Ришельё шёл за гробом. В соборе Святого Стефана отслужили панихиду, три залпа из двадцати четырёх орудий возвестили об отправлении траурного кортежа в Каленберг. Впереди вели боевого коня, покрытого чёрным покрывалом с серебряными звёздами. В последний путь принца провожали министры, послы, вельможи и принцы крови. Вместе с Шарлем де Линём хоронили XVIII век.