Сочувствие к королю, который разрывался на части между своими родственниками и министрами, оттенялось раздражением из-за того, что монарху недоставало твёрдости. «Два-три “Я так хочу”, произнесённые во весь голос, особенно внутри дворца, — и все дела пошли бы сами собой», — уверял он французского посла в Лондоне маркиза д’Осмона в письме от 15 апреля. (Кстати, любители исторических сопоставлений могли бы вспомнить и о том, как решительно Людовик XIII пресекал заговоры, в которых участвовал его брат, и как оберегал своего министра Ришельё от происков клевретов Месье. Правда, Дюк чаще приводил в пример Генриха IV, считая его образцовым королём). Зато Ришельё удалось сблизить Людовика XVIII с племянником, герцогом Ангулемским, организовав последнему поездку по южным провинциям с посещением Бордо, с октября 1815 года по январь 1816-го.

Иное дело Эли Деказ. Молодостью, привлекательной внешностью, энергичностью, легкомысленной болтливостью и оптимизмом он очень нравился королю, которому хотелось слушать о приятных и необременительных вещах, а не о бюджете, выборах и амнистии, о которых твердил ему Ришельё. Кроме того, Деказ любил интриги, а должность министра полиции использовал для того, чтобы всеми доступными способами собирать информацию: его агенты следили за нужными людьми, снимали копии с писем, контролировали некоторые газеты. Каждый вечер Деказ являлся к королю с целым ворохом сведений, так что у Людовика складывалось впечатление, что он в курсе всех дел и на все вопросы знает ответ. Со временем король проникся к молодому парвеню отеческой любовью и даже называл сыном в письмах, которые писал ему каждый день.

На первых порах Ришельё и Деказ прекрасно дополняли друг друга: один был образцом высокой нравственности, другой ловко вёл дела; один мужественно шёл навстречу опасности, другой умел выпутываться из затруднений. Идеалист и прагматик, пессимист и оптимист. Деказ служил посредником между Ришельё и королём: подготавливал почву для принятия важных решений и смягчал удары.

В феврале 1816 года Воблан представил на рассмотрение палаты законопроект о выборах, в марте Корветго выступил с проектом бюджета. Депутаты рассматривали экономические вопросы через призму политики. Так, они встретили в штыки предложение устранить дефицит, появившийся в период Ста дней, продав 400 тысяч гектаров леса, принадлежащих государству, поскольку этот лес был национализированным церковным имуществом. Разве можно отдавать церковное имущество в уплату долга узурпатора! Но если казна пуста, как платить контрибуцию? Поццо ди Борго организовал коллективный демарш посланников союзных держав, выдвинув вперёд Веллингтона, который написал королю и переговорил с Месье. Однако демарш не удался, раздражение депутатов ещё больше возросло, а тревога Ришельё усилилась. «У нас теперь кризис, который приведёт к падению нынешнего кабинета; я полагаю, что всё решится через две-три недели», — писал он в марте в Одессу. Однако в апреле в вопросе о бюджете удалось найти компромисс, а 29-го числа обе палаты были распушены на каникулы.

К тому времени конфликт в самом правительстве уже достиг апогея: Ришельё готов был своими руками придушить министра внутренних дел Воблана. В самом деле, представленный им закон о выборах, состряпанный наспех и совершенно невыполнимый, только поставил кабинет в неловкое положение; но самое главное — Воблан даже не счёл нужным предупредить своего шефа об этой инициативе! Отчитывался он перед Месье и всячески перед ним выслуживался. Глава правительства и министр почитали друг друга ни на что не годными глупцами, но в конечном итоге Деказ уладил дело: 9 мая 1816 года Воблана отправили в отставку.

Его преемником стал председатель палаты депутатов Жозеф Анри Иоахим Ленэ (1767—1835), уроженец Бордо и почти ровесник Дюка. Негоциант, ставший адвокатом, он входил в Законодательный корпус при Наполеоне, однако занимал в нём независимую позицию. Во время Ста дней Ленэ бежал в Англию вместе с герцогиней Ангулемской; вернувшийся в Тюильри Наполеон заявил, что прощает всех, кроме двух своих заклятых врагов — Линша и Ленэ. (Жан Батист Линш был мэром Бордо и в 1814 году сдал город англичанам, за что Людовик XVIII сделал его пэром Франции). Преданный королю и верный принципам Хартии, Ленэ был сдержанным, непроницаемым, однако обладал тонким пониманием многих вещей и подвижным умом, умел хорошо говорить с трибуны, а главное — был нацелен на успех. Правда, он любил заставлять себя упрашивать, и Ришельё не сразу удалось его уговорить. Пришлось пустить в ход «тяжёлую артиллерию»: король написал Ленэ письмо: «Повелеваю Вам — больше того, прошу Вас — принять пост министра внутренних дел». (Правда, перед тем как подписать ордонанс о назначении Ленэ министром внутренних дел, Людовик размышлял целых девять дней). У Ришельё гора с плеч свалилась: Ленэ был единственным человеком, которого он не мог заподозрить в двуличии или каких-то задних мыслях. Наконец-то нашёлся кто-то, кому он мог довериться и с открытой душой просить совета. Впрочем, близости между ними быть не могло — мешали сословные различия (Ленэ был сыном креола с Сан-Доминго). Кроме того, нерешительность одного усиливала тревогу другого.

Вслед за Вобланом «попросили на выход» и Барбе-Марбуа (он что-то не поделил с Деказом), которого временно заменили старым канцлером Дамбре, намереваясь позже предложить должность министра юстиции Паскье. Барбе-Марбуа вновь возглавил Счётную палату.

Европейское равновесие было весьма шатким. Сложился двухполярный мир: морская держава Англия против континентальной державы России. Они разнились всем: формой правления, экономическими интересами и политическими взглядами на Европу и место в ней Германии, в особенности Пруссии. Нидерланды находились под влиянием Англии, Польша стала вассалом России, Австрия, исторический союзник России, господствовала над Италией, что беспокоило Англию... Но пока потенциальные конфликты, способные взойти на этой почве, оставались в зародыше из-за отсутствия за столом третьего крупного европейского игрока — Франции.

Враждебность к ней всех остальных европейских стран на данном этапе была общим знаменателем их внешней политики. И такая ситуация причиняла Ришельё душевную боль. Он назначал послами людей, которых хорошо знал и которые говорили бы за границей его голосом: в Петербурге находился граф де Ноайль, в феврале 1816 года в Лондон выехал маркиз д’Осмон, в мае в Берлин — маркиз де Боннэ, в июле в Вену — граф де Караман. Это всё были люди «из раньшего времени», не нуждавшиеся в представлении. Внешняя политика Франции отныне зиждилась на «двух китах»: сдержанности и осторожности. Ришельё многого ожидал от России, однако был настороже; он стремился изолировать Пруссию, сблизившись с Австрией, которая внушала ему меньше опасений, чем Англия, поскольку Франции предстояло восстановить свои позиции не только на суше, но и на море.

Английский оккупационный корпус стоял в департаменте Hop-Па-де-Кале; с декабря 1815 года по май 1816-го в Министерство иностранных дел поступали тревожные сведения о поведении англичан (новости проходили через двойной фильтр префектов и министерств внутренних дел и юстиции). Британские офицеры хвалили Наполеона и позволяли себе оскорбительные высказывания в адрес короля, устраивали военные манёвры и охотились на только что засеянных полях; солдаты нападали на дилижансы, занимались контрабандой, делали фальшивые деньги, не гнушались кражами и разбоем, не говоря уже о пьянстве. Судить их могли только собственные военные суды. 29 мая один английский солдат убил кабатчика, отказавшегося снабдить его водкой в девять часов вечера. Его судили и приговорили к нескольким дням гауптвахты. При этом англичане считались благовоспитанными по сравнению с пруссаками и прочими немцами!

Зато русские, стоявшие от Валансьена до Авена (от «Волосеня» до «Овина», как произносили эти названия солдаты), «были приветливо горды с жителями и старались задабривать их ласками и деньгами», пишет Ф. Ф. Вигель. В этом (опять же по словам Вигеля) они следовали примеру своего начальника — генерала графа М. С. Воронцова, ставка которого была в Мобёже. Но и у них возникали конфликты с таможенниками (Воронцов писал дежурному генералу Главного штаба А. А. Закревскому, что казакам невозможно объяснить, почему провезти табак через границу — преступление). Однажды таможенник убил казака, а члены Авенского трибунала, обещавшие предать его суду, помогли ему бежать. После этого Воронцов объявил, что будет «вопреки конвенции почитать себя на военной ноге»: «...каждого виновного против нас француза буду судить нашими законами и подвергать по оным наказанию, хотя бы привелось и расстрелять». Париж ответил отказом на требование Воронцова судить организаторов побега убийцы казака. Вскоре неподалёку от таможни был убит русский артиллерист. Тогда Воронцов велел арестовать всю таможенную команду во главе с офицером, продержал их под стражей 36 часов, а на прощание заметил, что «ежели бы между ими в сём случае нашёл убийцу, то тут же на площади по суду оный был бы расстрелян». С тех пор, докладывал граф царю, «трибуналы, по крайней мере, сколько до судей касалось, показывали нам не только беспристрастие, но даже усердие и ревность».