Вместо республиканского триколора над Францией вновь развевалось белое королевское знамя. По Парижскому договору от 30 мая 1814 года территория Франции вернулась в границы 1792 года с небольшими уступками; почти все её колонии отошли Великобритании. 4 июня король провозгласил Конституционную хартию, учреждавшую режим народного представительства и отменявшую всеобщую воинскую повинность. Согласно Хартии, Людовик XVIII обладал значительными полномочиями: выдвигал, утверждал и оглашал законы; созывал обе палаты парламента (палату депутатов и палату пэров) и мог в любой момент завершить их работу, а также распустить палату депутатов; назначал пэров и председателей обеих палат. Тем не менее этот документ выглядел довольно либеральным. Статья первая гласила: «Французы равны перед законом независимо от своего титула и ранга». Эмигранты, вернувшиеся во Францию вместе с королём, были недовольны и хотели восстановить прежние порядки.

В это время Ришельё занимался делами народного просвещения: он поручил аббату Николю разработать «общий план образования» и «соединить публичную гимназию с институтом таким образом, чтобы одно заведение поддерживало другое и чтобы бедные люди могли воспользоваться наставлениями хороших преподавателей, которых мы посредством денег богатых людей, в институте воспитываемых, можем привлечь сюда», как он объяснял в письме профессору Харьковского университета Антону Антоновичу Дегурову (в «прошлой жизни» Антуану Жеди-Дюгуру). Вскоре Николь подготовил положение о Благородном институте, которое было опубликовано в 1814 году на русском и французском языках. «Начертание правил воспитания в обоих одесских благородных институтах» считается первой книгой, напечатанной в одесской городской типографии.

Гвардейские полки вернулись из Парижа в Петербург 30 июля 1814 года, и вскоре Дюк получил ласковое письмо от Александра, возвратившегося в столицу кружным путём — через Англию и Голландию. Император приглашал его приехать осенью в Вену, чтобы уладить все нерешённые вопросы, касающиеся южных губерний.

«Я помню прощальный вечер у герцога в его саду, — рассказывает А. О. Смирнова-Россет. — Маменька была ещё в глубоком трауре, она взяла меня и Осю... Этот вечер был очень грустный, луна освещала тускло тот уголок, в котором мы сидели, маменька плакала, а я Ришеньку (Ришельё. — Е. Г.) просила жениться на ней и увезти нас всех с ним». На это неожиданное предложение Дюк якобы ответил: «Это невозможно, дитя моё, я должен вернуться во Францию, служить моему королю и моей стране, я вновь обрету там моих сестёр и моих племянников — всё, что мне дорого на этом свете, а твоя мама должна заниматься своими делами...» Вряд ли он высказался именно так, ведь официально он ещё оставался генерал-губернатором Новороссии и отправлялся всего лишь в очередную деловую командировку. Однако, как писал один современник, «день отъезда герцога (26 сентября 1814 года. — Е. Г.) был днём траура для Одессы»: «Большая часть населения провожала его за город, посылая ему благословения, и более 2000 человек следовало за ним до первой почтовой станции, где приготовлен был прощальный обед. Герцог был рассеян и печален, как и все провожавшие его. Каждый старался сдерживать себя, чтобы не слишком огорчать герцога; но выражение печали обнаруживалось против воли: предчувствие, что герцог более не возвратится, было написано на всех лицах. Пошли взаимные сердечные излияния; герцог просил, чтобы ему дали уехать; подняли бокал за благополучное путешествие и возвращение. Крики “ура” огласили степи; но скоро они были заглушены рыданиями: чувство печали взяло верх, и все кинулись, так сказать, на герцога, собиравшегося сесть в экипаж; его стали обнимать, целовать ему руки, край его одежды; он был окружён, стеснён толпою и сам залился слезами. “Друзья мои, пощадите меня...” — и несколько лиц понесли его к экипажу...»

Город, который Дюк покидал, мало чем напоминал тот посёлок, куда он приехал одиннадцатью годами ранее. Население увеличилось до тридцати пяти тысяч человек, вместо четырёх сотен невзрачных домишек вдоль стройных улиц стояли две тысячи зданий, обширный городской сад освещали фонари, на площадях красовались храмы и театр; городские доходы увеличились в 25 раз, а таможенные поступления — в 90 и составляли теперь два миллиона рублей. Если раньше надо было выписывать булочников из Петербурга, то теперь в городе проживало достаточное количество ремесленников, которых разделили по цехам; в 1813 году из Одессы в Константинополь отправили мебели на 60 тысяч рублей, когда как по приезде Ришельё «насилу смог в течение шести недель достать для себя дюжину самых простых стульев, да и те... пришлось выписать из Херсона». «Какая страна может похвастать подобными результатами?» — вопрошал он в записке 1813 года, отосланной императору Александру. Теперь Дюк ехал к нему сам, предчувствуя перемены в своей судьбе, и это предчувствие заставляло его сердце то замирать, то ускоренно биться.

Ришельё ещё находился в Одессе, когда 13 (25) сентября 1814 года Александр I торжественно вступил в Вену вместе с королём Пруссии Фридрихом Вильгельмом III. Хозяину, австрийскому императору Францу I, пришлось расстараться: во дворце Хофбург надо было разместить двоих императоров с супругами (а Александр привёз с собой также брата Константина и сестёр Марию и Екатерину), четверых королей (Пруссии, Дании, Вюртемберга и Баварии), двоих наследных принцев, полдюжины эрцгерцогов, эрцгерцогинь и десятки князей. Только прокормить их всех стоило 50 тысяч флоринов в день. Для обслуживания участников конгресса было выделено 300 колясок и более 1200 лошадей. Придворными церемониями и увеселениями распоряжался особый комитет. «После всего того, что Франция заставила нас пережить за двадцать пять лет, мы заслужили этот сезон удовольствий», — заявил Фридрих Вильгельм, несмотря на всю свою печаль в связи с кончиной жены. Однако император Франц уже в начале октября возопил: «Когда всё это кончится?! Мне не выдержать долго такой жизни». Но «эта жизнь» только начиналась, а в истории осталось меткое словцо престарелого Шарля де Линя (который, разумеется, тоже был здесь): «Конгресс танцует, но не подвигается».

Хозяином Венского конгресса считался князь Клеменс Венцель Лотар фон Меттерних-Виннебург-Бейльштейн (1773— 1859) — австрийский канцлер, советник и любимец императора Франца. Ловкий дипломат, комедиант и лжец, собиравший конфиденциальные сведения через тайных агентов и своих любовниц, он многое знал о коронованных особах и был о них невысокого мнения.

Первую скрипку собирался играть император Александр: современники отмечали его склонность к самолюбованию и желание находиться в центре благосклонного внимания. Он намеревался предстать верховным арбитром, благодетелем не только своих подданных, но и европейских стран. Александр привёз с собой интернациональную команду: граф Андрей Кириллович Разумовский; граф Карл Васильевич фон Нессельроде, немец по рождению; российский посол в Вене граф Густав Штакельберг из лифляндских дворян[54]; посол России во Франции Шарль Андре (Карл Осипович) Поццо ди Борго, корсиканец, дальний родственник и кровный враг Наполеона; барон Иван Осипович Анстедт, уроженец Эльзаса; польский князь Адам Чарторыйский; известный прусский государственный деятель Генрих фон Штейн, с 1812 года состоявший на русской службе; граф Иоаннис Каподистрия, грек. Главной целью России было получить Варшавское герцогство, чтобы, во-первых, вознаградить себя за все принесённые жертвы, а во-вторых, обезопасить свои западные границы. Стремлением Пруссии было присоединить Саксонию и некоторые земли на Рейне, что не устраивало Австрию, которой нужна была независимая Саксония в качестве буфера между ней и Пруссией. Англия надеялась на сближение Пруссии с Австрией, поэтому Меттерних быстро нашёл общий язык с главой британской делегации лордом Робертом Стюартом Каслри.