В семь утра 21 июня слуга, явившийся в королевскую спальню в Тюильри, увидел, что короля нет, а на постели лежит «Декларация Людовика XVI всем французам по его выезде из Парижа» — 16 страниц, исписанных почерком монарха. Французам их прочесть так и не удалось: Лафайет передал документ Национальному собранию, которое не стало его публиковать. Людовик клеймил в нём якобинцев и их растущее влияние на общество и требовал конституционной монархии с сильной исполнительной властью, не зависящей от Национального собрания. Тот же слуга известил явившегося «на службу» герцога де Ришельё, что его господин покинул дворец. Как писала позже жена Армана, он испытал сильную боль оттого, что его «не сочли достойным доверия, на которое он имел право рассчитывать, доказав свою верность». Он отправился в Куртей, и чуткая Аделаида Розалия по лицу супруга сразу поняла, что случилось нечто ужасное.
Через час новость об отъезде короля облетела весь Париж. Учредительное собрание объявило, что Людовик был «похищен». Лафайет разослал гонцов во все концы, чтобы задержать королевскую семью. На след напали уже в половине третьего пополудни.
В это время гусары полка Лозена томились в деревушке на Сомме, дожидаясь королевскую карету, которая запаздывала уже на четыре часа. Им начинали угрожать местные крестьяне, и их командир герцог де Шуазель решил отойти полями в Варенн. Королевская семья добралась до Варенна только без десяти одиннадцать, и форейтор отправился искать сменных лошадей. Через пять минут прискакали два человека, отряжённые в погоню, увидели карету и предупредили местные власти; мост, через который должен был следовать экипаж, перекрыли; национальные гвардейцы выкатили к нему две пушки. Сбежались «патриоты», забили в набат; когда подоспели гусары Шуазеля, дожидавшиеся в монастыре кордельеров, карету уже окружили, а королю велели выйти.
Король отказался от предложения командира гусарского эскадрона Делона отбить его силой; герцог де Шуазель и граф де Дама были схвачены толпой; гусары не смогли найти брод и вырваться из Варенна. К утру вдоль дороги уже стояла плотная толпа; королевская карета медленно поехала обратно в Париж. Уцелевшим офицерам оставалось только одно — эмиграция.
К моменту возвращения королевской семьи петицию в пользу установления республики уже подписали 30 тысяч человек. 25 июня возбуждённая толпа, устав ждать, сама отправилась навстречу кортежу, сделавшему остановку в Мо. Национальное собрание приостановило полномочия Людовика XVI. По решению властей беглецы должны были въехать в Тюильри со стороны Елисейских Полей; вдоль этой дороги стояли гвардейцы, сдерживая толпу, но держа ружья дулом книзу, как на похоронах; было приказано соблюдать тишину: «Каждый, кто станет рукоплескать королю, будет бит палками, а кто станет его оскорблять, будет повешен». Смутьяны ограничились отдельными выкриками «Да здравствует нация!» и «Да здравствует храбрая национальная гвардия!». Но когда в десять часов вечера карета въехала в Тюильри, толпа разбушевалась; Марию Антуанетту чуть не разорвали — её спасли герцог Эгийон (родственник Ришельё, секретарь Учредительного собрания) и виконт Луи Мари Ноайль, шурин Лафайета.
Единственным человеком, посвящённым в планы бегства короля и находившимся за рубежом, был барон де Бретейль, бывший министр двора, который жил в Золотурне, на севере Швейцарии. Его секретарь Оливье де Верак, друг детства Армана, даже ездил, «рискуя жизнью», с депешами в Париж. После ареста Людовика молодой человек продолжил свою опасную деятельность в попытке спасти короля и королеву; он оказался поверенным царственных пленников, которые всё ещё имели возможность перекинуться парой слов со своими слугами во время мессы, которую ежедневно служили в Лувре, в галерее Дианы.
Ришельё тоже вернулся в столицу, как только узнал об аресте короля. Все эти события настолько расстроили его тестя, маркиза де Рошешуара-Фодоа, и без того удручённого смертью старшей дочери, приключившейся годом ранее, что тот серьёзно заболел и 6 июля скончался. «Г-н де Ришельё был так же добр и чуток со мной, как и во время моего первого несчастья (смерти сестры. — Е. .Г.)», — отмечает его жена в своих «Записках». Однако семейное горе не шло ни в какое сравнение с тем кошмаром, который был уготован всей Франции.
Теперь Ришельё понимал, что дело короля окончательно проиграно. Ему было неуютно в стране, населённой фанатиками. Сам он не был ни революционером, ни контрреволюционером. Он не видел себе применения на родине, однако просто сбежать не мог — не позволяли его представления о чести. Но 27 июля он получил письмо от Потёмкина с приглашением вернуться в Россию, «как только позволят обстоятельства». Месяцем ранее состоялось сражение при Мачине: генерал князь Н. В. Репнин нанёс сокрушительное поражение туркам; Ланжерон сражался в корпусе, которым командовал Кутузов. Можно себе представить, что творилось в душе у его друга, вынужденного находиться вдалеке от настоящего дела! Король дал согласие на его отъезд, Национальное собрание тоже не возражало: «Арман Ришельё, который, хотя и француз, в данный момент состоит на службе России... испрашивает паспорт, дабы исполнить свои обязательства; он обещает вернуться сразу по окончании войны и желает, чтобы военные познания, кои он приобретёт, позволили ему однажды споспешествовать славе его родины».
«К чувству удовольствия, которое я испытал, оказавшись вне Франции, примешивалась горечь при мысли о бедах, обрушившихся на мою страну, раз отъезд из неё доставляет такую радость», — писал Арман жене из гессенского Дибурга 6 августа. Однако он отправился не прямиком в Россию, а сначала в Вену: «Я еду туда не для собственного удовольствия, а по очень важному делу. Я пробуду там лишь столько, сколько потребуется, чтобы его закончить. Ненадёжность почты не позволяет мне рассказать Вам об этом больше, хотя я с удовольствием посвятил бы Вас во все свои планы, но я не могу относиться с тем же доверием к муниципалитетам, сыскным комитетам и директориям».
Вполне возможно, что у Ришельё было какое-то поручение от короля, которому вскоре предстояло решить, принять или не принять Конституцию. Во всяком случае, по пути в австрийскую столицу герцог на несколько дней остановился в Кобленце, где братья Людовика, находившиеся к нему в открытой оппозиции, активно занимались организацией армии из эмигрантов. Уже из Вены Арман писал жене: «Если Вы желаете знать подробности о деле, приведшем меня сюда, скажу, что я не готов покончить с ним сейчас и отложил окончательное решение до следующей весны. Это всё, что я могу Вам сказать. Уверяю Вас, что всё это никак не связано с революцией и контрреволюцией. Так что я не вижу в этом деле ничего, способного Вас огорчить, кроме моего отсутствия, которое, как Вы знаете, необходимо, ибо Вы можете подумать, что я теперь вернусь во Францию только как иностранец, путешествуя, бог знает когда». Впрочем, скорее всего, слова о том, что его миссия не связана с текущим положением во Франции, написаны для отвода нескромных глаз. «Он хорошо делает, оставаясь с принцами, и служит мне, трудясь над восстановлением французской монархии», — писала Екатерина II барону Гримму 1 сентября 1791 года.
В Вене Арман познакомился с молодым русским дипломатом Виктором Павловичем Кочубеем (1768—1834), племянником графа А. А. Безбородко. 15 октября Потёмкин, вернувшись в Яссы из Петербурга, где он за четыре месяца истратил на разные пиршества и увеселения 850 тысяч рублей, умер от перемежающейся лихорадки в чистом поле, и переговоры о мире с Турцией продолжил Безбородко. Он вызвал племянника к себе, чтобы сделать посланником в Константинополе. Мирный договор был заключён только 29 декабря 1791 года и подписан со стороны России племянником Потёмкина генерал-поручиком графом А. Н. Самойловым, генерал-майором О. де Рибасом и статским советником С. Л. Лашкарёвым. Россия закрепила за собой всё Северное Причерноморье, включая Крым, получила земли между Южным Бугом и Днестром, по которому теперь проходила граница, и усилила свои позиции на Кавказе и Балканах; Турция отказалась от претензий на Грузию. Конечно, для России это были небольшие приобретения в сравнении с тем, на что она претендовала, начиная войну, но всё-таки бесспорная победа. Зато Измаил в 1792 году вернули туркам...
