Удерживая Францию на вторых ролях, да ещё и в положении постоянного источника угрозы, Англия, Австрия и Пруссия лишили бы Россию важного союзника. Бывшего генерал-губернатора Новороссии по-прежнему считали клевретом Александра. Глава французского правительства требовал для своей страны «тех же прав, тех же обязанностей, тех же рисков» и отказался обсуждать вопрос об испанских колониях, пока статус его страны не будет определён должным образом. Однако свою позицию он не мог изложить официально: на совещания союзников его не допускали; оставались частные беседы с Веллингтоном и Александром — напрямую или через посредство Поццо ди Борго и Каподистрии. (Между прочим, во время этих встреч Ришельё никогда не упускал случая поговорить с царём о новых проектах Ланжерона, которые он внимательно изучал, внося свои поправки: строительство нового здания лицея на берегу моря возле Карантина, торговля в условиях порто-франко, сооружение нового лазарета и акведука, мощение одесских улиц крымским песчаником... Александр выделит на эти цели два миллиона рублей). Его аргументы подействовали — тон выступлений царя сильно изменился. Он заговорил об общем союзе всех держав, подписавших итоговое решение Венского конгресса. 19 октября был подписан первый протокол о согласии, и четырёхсторонние совещания стали проводиться реже.

Ахен не шёл ни в какое сравнение с блестящей Веной — здесь царила зелёная тоска. Причинами тому были и скупость прусского короля, и жёсткие меры безопасности, принятые полицией, и скудость возможностей самого городка. Развлечения сводились к прогулкам по окрестностям, редким балам, игре в карты у леди Каслри и концертам камерной музыки, которые вскоре всем надоели до чёртиков. Знаменитая певица Каталини выступила несколько раз; играли «Вертера» в присутствии самого Гёте; в салонах, в том числе у мадемуазель Ленорман[70], собиралось избранное общество интеллектуалов. «Мы задыхаемся от скрипок, виолончелей и певцов со всей Европы, — жаловался Эдуард Мунье в частном письме от 19 октября. — Сюда съехалась докучливая малышня, кругом только дети десяти, восьми лет и ещё менее, коими нужно восхищаться. Не знаю, когда всё это кончится».

Принц-регент Великобритании (будущий Георг IV) заказал знаменитому живописцу Томасу Лоуренсу (1769—1830) портреты государей и главных министров, присутствовавших на конгрессе. Александр I и Франц I лично явились в его мастерскую в городской ратуше. Меттерних тоже не заставил себя упрашивать и остался доволен портретом. Равным образом Ришельё нашёл время позировать Лоуренсу. Именно тогда и был создан один из редких его портретов — в стиле «романтизм», свойственном автору: лицо повёрнуто в профиль натри четверти, чтобы подчеркнуть аристократически утончённые линии — нос с небольшой горбинкой и изящными ноздрями, красиво очерченные губы, поседевшие кудри в художественном беспорядке, взгляд устремлён вдаль... Но при этом Дюк явно видит цель, и в его позе (левой рукой со свитком бумаг он облокотился на опору, правая опущена и немного вытянута вперёд) чувствуются решительность, порывистость, целеустремлённость. Одет он просто и в то же время изысканно: кипенно-белый галстук подчёркивает осанку, остальной наряд скрыт тёмной шубой (Арман не пожелал, чтобы его, подобно Меттерниху, изобразили в парадном мундире и при всех регалиях). Но главное, что отличает его от всех других моделей Лоуренса, — неизбывная печаль во взгляде тёмно-карих глаз, под изломом густых бровей...

Впервые в салонах толклись журналисты, в том числе мистер Перри, владелец «Морнинг кроникл», и банкиры: Бэринг из Лондона, Париш из Вены, Бетман из Франкфурта и два «вульгарных и невежественных еврея» (по словам члена прусской делегации Фридриха фон Гентца) — Карл и Соломон Ротшильды. Впрочем, журналистов ещё не привечали, а, наоборот, старались держать на расстоянии. «Все знали, что должно было произойти на конгрессе; никто не знает, что там происходит», — писал в октябре один сотрудник «Минервы», либерального французского ежедневника, первый номер которого вышел в свет 1 апреля 1818 года. Оставались сплетни и злословие. Газета «Сан» писала 22 октября, ссылаясь всё на ту же пресловутую «частную переписку»: «Надо признать... что он (Ришельё. — Е. Г.) выказывает мало способностей к деталям занимаемой им должности; он вовсе не обладает тем аналитическим и исследовательским умом, какой подобает премьер-министру. Он вынужден поручать детали своим секретарям; но когда глава полагается на своих подчинённых, дела редко ведутся хорошо».

Но пусть даже газетчик прав — зато герцог сосредоточился на главном. Чтобы окончательно привлечь Александра I на свою сторону, Ришельё тщательно подготовил его поездку в Париж 28 октября. Вечером король принял императора в Тюильри, и оба остались весьма довольны друг другом. Вернувшись в Ахен 31 октября, Александр заявил о своём желании ввести Францию в компанию великих держав на равноправной основе. 1 ноября четыре державы попросили «Его Христианнейшее Величество отныне присовокуплять свои советы и усилия к советам и усилиям других дворов».

Девятого ноября король, ознакомившийся с проектом конвенции, который ему переслал Ришельё, ответил своему премьер-министру: «Ничего менять не нужно. Если там и встречаются некоторые несовершенства, я могу положиться на вас, чтобы всё поправить. Никогда ещё пословица mitte sapientum et nihil dicas[71] не подтверждалась лучшим образом. Вы свершили две великие вещи менее чем за месяц». К письму прилагались голубая лента ордена Святого Духа и «небольшие подарки для поддержания дружбы». Веллингтон получил «сувенир» в виде бриллиантов. (В целом Ришельё потратил в 1818 году на дипломатические презенты 215 тысяч франков. В письме от 11 ноября Деказ советовал Ришельё: «Только ловкостью можно управлять людьми. Нужно предупреждать страсти... даже пестовать их...»)

Парижане высыпали на улицы и праздновали победу; в ложах театра варьете незнакомые люди обнимались и целовались; популярность приобрела песенка со словами «Ах, разопьём вино по-свойски!». Пэр Франции герцог де Ларошфуко устроил праздник в Лианкуре, на котором исполнялась песня «Священный союз народов» на стихи П. Ж. Беранже (её полный текст был напечатан в «Минерве») с такими словами:

Пятнадцатого ноября представители всех пяти европейских дворов подписали протокол и декларацию, заложившие основы нового союза, который должен был предоставить Европе «надёжный залог её будущего спокойствия». Однако в тот же день по инициативе Каслри был тайно возобновлён военный союз против Франции, а Александр I предложил создать военный комитет, который продумал бы порядок возможного вооружённого вторжения во Францию в случае беспорядков. Ришельё об этом догадывался. «Четверной союз затаился, но не умер, и если Франция оступится или взбунтуется, один из сих четырёх, бывший самой могущественной нашей опорой, станет, без сомнения, самым ожесточённым врагом», — писал он Деказу 12 ноября.

Причиной для беспокойства союзников были выборы в палату депутатов, ознаменовавшиеся победой «независимых» — Лафайета, Манюэля, Констана и ещё полутора десятков депутатов, которые желали вернуться к идеалам революции 1789 года. (Эти либеральные постулаты были с блеском изложены в книге Жермены де Сталь «Размышления о французской революции», вышедшей уже после смерти писательницы, символически случившейся 14 июля 1817 года. Её идеалом была конституционная монархия. Автор обличала и неограниченную монархию, и безудержное якобинство, и ничем не уравновешенный бонапартизм. Весь тираж в 60 тысяч экземпляров разошёлся в 1818 году за несколько дней).