Лев Толстой Он жил у Утопии. Меж тем в Москве И в целом мире, склонные к причуде, Забыв об этом, ждали, что все люди Должны пребыть в таком же волшебстве. И силились с сумбуром в голове, Под грохоты убийственных орудий, К нему взнести умы свои и груди, Бескрылые в толстовской синеве… Солдат, священник, вождь, рабочий, пьяный Скитались перед Ясною Поляной, Измученные в блуде и во зле. К ним выходило старческое тело. Утешить и помочь им всем хотело И – не могло: дух не был на земле… Ноябрь 1925 Игорь-Северянин
Он тем хорош, что он совсем не то, Что думает о нем толпа пустая, Стихов принципиально не читая, Раз нет в них ананасов и авто. Фокстрот, кинематограф и лото – Вот, вот куда людская мчится стая! А между тем душа его простая Как день весны! Но это знает кто? Благословляя мир, проклятье войнам Он шлет в стихе, признания достойном, Слегка скорбя, подчас слегка шутя Над всей перве́нствующей планетой… Он в каждой песне, им от сердца спетой, Иронизирующее дитя. 1926 Тэффи С Иронии, презрительной звезды, К земле слетела семенем сирени И зацвела, фатой своих курений Обволокнув умершие пруды. Людские грезы, мысли и труды – Шатучие в земном удушье тени – Вдруг ожили в приливе дуновений Цветов, заполонивших все сады. О, в этом запахе инопланетном Зачахнут в увяданье незаметном Земная пошлость, глупость и грехи. Сирень с Иронии, внеся расстройство В жизнь, обнаружила благое свойство: Отнять у жизни запах чепухи… 1926 Фофанов Большой талант дала ему судьба, В нем совместив поэта и пророка. Но властью виноградного порока Царь превращен в безвольного раба. Подслушала убогая изба Немало тем, увянувших до срока. Он обезврежен был по воле рока, Его направившего в погреба. Когда весною – в Божьи именины, – Вдыхая запахи озерной тины, Опустошенный влекся в Приорат [110], Он, суеверно в сумерки влюбленный, Вином и вдохновеньем распаленный, Вливал в стихи свой скорбный виноград… 1926 Шмелев Все уходило. Сам цветущий Крым Уже задумывался об уходе. В ошеломляемой людьми природе Таилась жуть. Ставало все пустым. И море посинелым и густым Баском ворчало о своей свободе. И солнце в безучастном небосводе Светило умирающим живым. Да, над людьми в страданьях распростертых, Глумливое светило солнце мертвых В бессмысленно-живом своем огне, Как злой дракон совсем из Сологуба, И в смехе золотом все было грубо, Затем что в каждом смерть была окне. 1927 Стихи разных лет Искренний романс Оправдаешь ли ты – мне других оправданий не надо! – Заблужденья мои и метанья во имя Мечты? В непробуженном сне напоенного розами сада, Прижимаясь ко мне, при луне, оправдаешь ли ты? Оправдаешь ли ты за убитые женские души, Расцветавшие мне под покровом ночной темноты? Ах, за все, что я в жизни руками своими разрушил, Осмеял, оскорбил и отверг, оправдаешь ли ты? Оправдаешь ли ты, что опять, столько раз разуверясь, Я тебе протянул, может статься, с отравой цветы, Что, быть может, и ты через день, через год или через Десять лет станешь чуждой, как все, оправдаешь ли ты? 1933 Ты вышла в сад Ты вышла в сад, и ты идешь по саду, И будешь ты до вечера в саду. Я чувствую жестокую досаду, Что я с тобой по саду не иду. О, этот сад! Он за морскою далью… Он за морскою далью этот сад… Твои глаза, налитые печалью, Ни в чьи глаза – я знаю – не глядят, Я вижу твой, как мой ты видишь, берег. Но – заколдованы на берегах – Ты не придешь кормить моих форелек, А я – понежиться в твоих цветах. Что море нам! Нас разделяют люди, И не враги, а – что страшней – друзья. Но будет день – с тобой вдвоем мы будем, Затем что нам не быть вдвоем нельзя! 1930 "Вот и уехала. Была – и нет"
Вот и уехала. Была – и нет. Как просто все, но как невыразимо! Ты понимаешь ли, как ты любима, Какой в душе остался жгучий след? Переворачивается душа: Еще вчера – вчера! – мы были двое, И вот – один… Отчаянье такое. Что стыну весь, не мысля, не дыша. Мы все переживали здесь вдвоем: Природу, страсть, и чаянья, и грезы. «Ты помнишь, как сливались наши слезы?» – Спрошу тебя твоим же мне стихом. Ты из своей весны шестнадцать дней Мне радостно и щедро подарила. Ты в эти дни так бережно любила… Я женщины еще не знал нежней! 1933 вернутьсяПриорат – местечко под Петербургом, где жил Фофанов. |
