2 Бог, Вседержатель неба, солнечный Вседержатель, Сам Себя сотворивший, Койта и с ним Эмарик, Бог разразился гневом: «Дерзостные! дрожите, План мой нарушить смели, оцепенившие миг!» В небе раздался испуганный крик: То растерялись – и Койт, небожитель, И Эмарик, распустившая нити Льняных волос на свой лик. 3 Но пережив мгновенье, пламенным чувством смелы, Правы своей любовью, искренностью осмелев, Койт с Эмарик вскричали: «Мы пред Тобою белы! Мы пред Тобою невинны! Твой непонятен гнев!» И Эмарик, от тоски побледнев, Облако в руки взяла и запела, Пела о чувстве своем и бледнела Бледностью девственных дев. 4 Он справедлив, Премудрый! Бог остается Богом, Смелое возмущенье может судью восхитить! Месть пробуждает правда только в одном убогом, Бог же всегда был Богом, пламя готовым простить. И даровал Он им право любить, В вешние ночи скрещаться дорогам, Разным путям их, и в этом немногом Счастье уметь находить! 1916 Из книги «Вервэн»
Музе музык Не странно ли, – тринадцатого марта, В трехлетье неразлучной жизни нашей, Испитое чрез край бегущей чашей, – Что в Ревель нас забрасывает карта? Мы в Харькове сошлись и не в Иеве ль Мечтали провести наш день интимный? Взамен – этап, и, сквозь Иеве, в дымный Холодный мрак, – и попадаем в Ревель. Как он красив, своеобразен, узок И элегантно-чист, весь заостренный! Восторженно, в тебя всегда влюбленный, Твое лицо целую, муза музык!.. Придется ли нам встретить пятилетье И четверть века слитности – не знаю. Но знаю, что никто-никто иная Не заменит тебя, кого ни встреть я… Встреч новых не ищу и не горюю О прежних, о дотебных, – никакие Соблазны не опасны. Я целую Твое лицо открытое, Мария [76]. 1918 Пора безжизния Кончается октябрь, бесснежный и туманный. Один день – изморозь. Тепло и дождь – другой. Безлистый лес уснул гнилой и безуханный, Бесцветный и пустой, скелетный и нагой. На море с каждым днем все реже полотенца: Ведь Осень, говорят, неряха из нерях… И ходят две сестры – она и Инфлюэнца, Две девы старые, – и топчутся в дверях. Из скромных домиков их гонят: кто – дубиной, Кто – жаркой банею, кто – ватным армяком; Кто подогадливей, их просто гонит хиной, Легко тягающейся с крепким тумаком… Пора безжизния!.. И даже ты, телега, Не то ты ленишься, не то утомлена… Нам грязь наскучила. Мы чистого ждем снега. В грязи испачкала лицо свое луна… 1918 Элегия изгнания В моем добровольном изгнаньи Мне трудно представить, что где-то Есть мир, где живут и мечтают, Хохочут и звонко поют. Да полно! не только ль мечтанье – Соблазны культурного света? Не всюду ли жизнь проживают, Как я в заточении тут? И разве осталась культура, Изыски ее и изборы, Уто́нченные ароматы Симфоний, стихов и идей? И разве полеты Амура Ткут в воздухе те же узоры? И разве мимозы не смяты Стопой озверелых людей? Вот год я живу, как растенье, Спасаясь от ужасов яви, Недавние переживанья Считая несбыточным сном. Печально мое заточенье, В котором грущу я по славе, По нежному очарованью В таком еще близком былом. 1918 Конечное ничто С ума сойти – решить задачу: Свобода это иль мятеж? Казалось, все сулит удачу, – И вот теперь удача где ж? Простор лазоревых теорий, И практика – мрачней могил… Какая ширь была во взоре! Как стебель рос! и стебель сгнил… Как знать: отсталость от европья? Передовитость россиян? Натура русская – холопья? Сплошной кошмар. Сплошной туман. Изнемогли в противоречьях. Не понимаем ничего. Всё грезим о каких-то встречах – Но с кем, зачем и для чего? Мы призраками дуализма Приведены в такой испуг, Что даже солнечная призма Таит грозящий нам недуг. Грядет Антихрист? не Христос ли? Иль оба вместе? раньше – кто? Сначала тьма? не свет ли после? Иль погрузимся мы в ничто? 1918 вернутьсяМария – Мария Васильевна Домбровская, гражданская жена поэта. |
