Если в её речи проскальзывали синонимы социальной неприспособленности, то это, естественно, могло быть только про меня. Наверное, она никогда не станет воспринимать меня, как взрослого.

— Не понимаю, почему вы всё время зовёте своего сына такими оскорбительными словами? Насколько я его знаю, он очень умный, проницательный и талантливый парень.

Слышать твои слова было так приятно, что еле сдержался, чтобы не обнять тебя. Наверное, так и надо было сделать, и плевать, что там думает мама. В конце концов, я не буду жить с ней до старости, впереди меня ждёт много прекрасных моментов, многие из которых, может быть, будут и с тобой. Но я ничего не сделал, не сдвинулся с места и даже не шевельнулся. Парализующий страх захватил меня полностью, хотя я даже и не понимал, чего именно боюсь. Просто рушился мой привычный мир. А я ничем не мог этому помешать. А, может быть, в глубине души и хотел, чтобы всё стало очень-очень плохо.

Мама снова рассмеялась.

— Да что с тобой говорить! Ты же будешь изворачиваться и юлить, как уж на сковородке. А ведь у тебя на лбу написано, что он для тебя пустое место. Ты просто используешь его и выбросишь, как мусор. Это же мне потом носить ему носовые платки и утирать слёзки…

Это было уже слишком. Мама решила унизить меня по полной. Я испугался, что выслушав всё, что мама способна обо мне сказать, ты перестанешь считать меня «умным, проницательным и талантливым» и тебе станет неприятно даже находиться со мной на одной улице. Страх сменился во мне яростью. Но поскольку на самом деле я не обладал теми качествами, которые ты меня «наделил», ума мне хватило только на то, чтобы прервать поток унижений от мамы громким криком.

— Хватит! — заорал я так, что сорвался на хрип.

Впервые за вечер мама посмотрела на меня. Больше ничьего лица я не успел заметить, потому что меня снова парализовал стыд и страх. И я воспользовался своим привычным способом решать проблемы. Я развернулся и со всех ног припустился бежать. Впереди попалась проезжая часть с быстрым потоком машин, но меня уже было не остановить. Боковым зрением я уловил приближающийся автомобиль — тёмно-серый, и успел подумать, что он того же оттенка, что и часть грима на моём лице. Потом мне ещё в голову пришла мысль — «вот оно, решение проблем», и ещё одна — «я не хочу умирать». Короче, это было самое длинное мгновение, которое я видел в своей жизни. Но оно не могло длиться бесконечно, и закончилось грохотом и болью в левом боку. А потом стало темно.

[i] Один из самых популярных исполнителей кантри музыки XX века

[ii] Американская альтернативная метал-группа

Первым ко мне в палату зашёл Харпер.

Если честно, после того вечера, я не особо-то был уверен, что мой пропавший брат, нашёлся. Слишком уж всё случилось внезапно, да и вперемешку с остальными событиями. Но, увидев его в свете больничных ламп, я убедился, что этот человек — действительно Харпер.

Он изменился больше, чем мне показалось первоначально. Всё-таки, теперь ему было двадцать пять лет — мужчина в полном рассвете сил. Никакой тебе модной стрижки, которую он носил назло маме, никаких грубых словечек в речи. Аккуратный, взрослый, деловой и строгий. Наверное, о таком сыне мама всегда и мечтала. Это открытие поразило меня даже больше, чем тот факт, что я вообще лежу в больнице со сломанными рёбрами и сотрясением мозга.

Харпер подвинул к моей койке кресло и погрузился в него так, словно он не без семи лет подросток-бунтарь, а воспитанный в церковной школе молодой преподаватель университета. Или кто похуже. Священник, например. Правда, потом он всё-таки скрестил ноги и вытянул их вперёд. Наверное, если бы он не принял такую позу, я бы снова усомнился, что он — мой брат.

— Здорово, парень, — Харпер потрепал меня за плечо, как будто мне всё ещё двенадцать. — Круто ты машину помял! Там ремонта на пару тысяч.

Я хотел было гордо улыбнуться, но вдруг осознал, что эти пару тысяч придётся платить мне, и сник.

– Где ты был все эти годы? — спросил я без предисловий.

Этот вопрос не давал мне покоя с того самого момента, как я увидел его в Хард-рок кафе, а после того, как я оказался в больнице, моё нетерпение лишь усилилось. В каком-то смысле я специально старался занимать мысли этой загадкой, лишь бы не думать, почему никто из группы мне ничего не написал. В особенности ты.

— Да много где был. Учился, работал. Ничего интересного, — Харпер улыбнулся краем губ, но не весело, а из вежливости.

Я приподнялся на подушках. Хотел повернуть голову, но из-за медицинского воротника пришлось поворачиваться всем телом.

— И это всё, что ты можешь сказать?! — я чувствовал себя слишком хорошо, чтобы быть в больнице и, если бы не воротник и сдавливающие грудь бинты, подскочил бы на ноги. — Ты исчез! Ничего никому не сказал! Что я должен был думать? — я снова плюхнулся на подушки, потому что не хотел видеть равнодушное лицо Харпера. Мои слова его ни сколечко не задели. — А… Я понял. Это ты мне ничего не сказал. Родители-то явно знали, иначе бы наняли детектива найти тебя.

Я знал, что мои слова противоречили фактам, ведь сколько раз они спрашивали у меня, не связывался ли со мной мой брат. Значит, они не знали, где он. Или очень хорошо претворялись. В любом случае, в этой истории что-то было нечисто. И дело не только в том, что мне хотелось продемонстрировать, насколько сильно Харпер задел мои чувства своим исчезновением.

— Я понимаю, что ты злишься. И ты прав в этом, — Харпер наклонился ко мне, и я невольно скосил на него глаза. Что-то вроде сочувствия или раскаяния застыло на его лице. Это взбесило меня ещё больше. — Но не в том, что я доверился родителям, а не тебе. Они тоже ничего не знали. Почти ничего.

О, вот оно! Я так и знал. Вслух я ничего не сказал, но был уверен, гамму моих чувств выдала мимика. Я сжал зубы и глубоко вдохнул, потом выдохнул.

— Так всё-таки, где ты был? — я изо всех сил старался звучать нейтрально, но не думаю, что это мне удалось.

— В Калифорнии. Год поработал, ничего существенного, потом поступил в университет.

— И всё? — удивился я. — А как же твоя мечта стать рок-звездой? Ты предал мечту?

Харпер улыбнулся так, словно я выдал какую-то дичь. Или вдруг выяснилось, что я умственно неполноценный.

— А ты, смотрю, всё никак не расстанешься с моей детской мечтой?

Эта фраза настолько разозлила меня и обидела одновременно, что в голове перестали формироваться фразы и даже слова, я задохнулся в возмущении. Я смог только покачать головой, сам не понимая, что именно я отрицаю. Я хотел отрицать всё: каждое слово, и самого Харпера с его саркастическим отношением к самому ценному в моей жизни. Нет, не может быть! Мой брат такое никогда бы не сказал! Ни за что! Очевидно, это слуховые галлюцинации…

— Знаешь, что, — после небольшой паузы сказал Харпер извиняющимся тоном. — Я тебя понимаю, ведь рок-музыка — она очень многим кажется чем-то особенным, а тот ореол, который она вокруг себя распыляет, дарит уверенность, что ты познал саму жизнь. Но это лишь магия музыки, магия шоу-бизнеса, всяких разных слухов, сплетен и прочей мишуры. Рок-музыка, действительно, отличается от других жанров искусства, но это всего лишь малая часть человеческой культуры, и уж точно не может быть смыслом жизни. Ни моим, ни твоим, ни чьим-либо ещё. Это лишь воздействие звуковых волн на твой мозг. Порой они могут действовать, как гипноз, и заставлять подчиняться, но как только ты найдёшь в себе силы заглушить их, ты поймёшь, что в жизни ещё много не менее прекрасного и уж точно более важного. Пока ты молод, даже юн, ты веришь, что изменишь музыкой мир. Я знаю, потому что я думал так же. А теперь понимаю, что был не прав.

Харпер говорил так гладко и складно, что у меня закралась мысль — а не готовил ли он свой монолог заранее? Может быть, его послали родители, промыть мне мозги, зная, что никто не сделает это лучше брата? Этот его сговор с родителями начинал меня пугать. Не может же человек за всего каких-то семь лет измениться до полной своей противоположности!