Глаза моей мамы наполнились слезами, она вытерла ладонью подступившую влагу и нежно пригладила мои волосы.

— Тихо сынок, — заговорил марл. — Ну, что тебе сказать …, да, препарат уже лучше, чем прошлое поколение…, хотя его чрезмерную энергию мы подавить ещё не смогли, а если он разозлится… ууу, держи семеро. Не представляю, что будет, если к моменту, когда он вырастет, мы не придумаем что-нибудь по эффективней. В Муравейнике камня на камне не останется, вот увидишь.

— Неправда! Мама, я вовсе не такой! — я начал закипать.

— Что и требовалось доказать…, давай пацан, не перебивай старших и не тревожь мать, почем зря! — Патрик вновь обратился к маме. — Да… ну и… препарат действительно… очень болезненный…, с этим ничего не можем поделать.

Мама взяла моё лицо ладонями и расцеловала щеки.

— Прости мой драгоценный…, прости свою маму…, прости что допустила это, что позволила сделать с тобой это.

— Мамочка, почему ты плачешь? Я сделал что-то не так?

Мама крепко прижала меня к себе, отрицательно качая головой, затем встала, отпуская. Ей позвонили по коммуникатору, и она, кивая головой сказала:

— Да, уже иду.

— Мама, я все слышал, что сказали по твоему коммуникатору… сказали, что мой настоящий папа возвращается домой… придёшь в следующий раз с моим папой?

Она испуганно посмотрела на меня, моментально выключая свой наушник.

— Твой папа не придёт, сынок.

— Почему? Он не любит меня?

Она смерила меня горьким взглядом, затем протянула руку, погладила по голове, наклоняя.

— Знай, главное, что я бесконечно сильно, безмерно люблю тебя, мой единственный. Сыночек, мне уже надо идти.

— Но мама, ты же только пришла! Не уходи!

— Я приду к тебе сразу, как смогу, сыночек.

— Но тебя же так долго не было!

— Милая…, что-то случилось?

Мама искоса посмотрела на меня, затем на Патрика, и кивнув, медленно, будто подбирая сова, произнесла:

— Они что-то скрывают, Патрик. У меня нет такого уровня доступа, ты сам знаешь. Но в центре происходит нечто ужасающее. Единственное, что я смогла узнать, это то, что вся работа сейчас сосредоточена вокруг некой… "Лъеды". Ты что-нибудь знаешь об этом?

Патрик, нахмурился, потерев свой подбородок.

— Нет, впервые слышу…, возможно это нечто из архивов основателя. У него было много засекреченных данных.

— Может и так, я постараюсь что-нибудь узнать. Мне надо срочно идти. Не думаю, что в ближайшие месяцы смогу прийти.

Патрик коротко кивнул:

— Буду ждать новостей от тебя, милая, — он крепко обнял маму. — Будь осторожна!

Мама кивнула в ответ, затем вновь посмотрела на меня, нежно поцеловала и вышла из дома.

***

Глава 3. Воссоединение

МЕЛАНИЯ РОШ

Я с содроганием смотрела на последнюю газовую бомбу, которая беззвучно исчезла на дне лифтовой шахты. Лицо моё было каменным, непроницаемым, будто потеряв голос, следила за жестоким кровавым действом. Ещё один геноцид в счёт моего отца. Искоса глянула на высокого, темноволосого мужчину, который абсолютно равнодушно наблюдал за творящимся зверством….

Кто он?

Сказал бы мне кто — то о нём в подобном контексте пару месяцев назад…, не поверила бы никогда. Кто этот чужой человек? Разве это мой отец?

Когда он пришёл за мной, я впала в ступор…, ожидала кого угодно, чего угодно, но только не встретить его в Муравейнике. Когда только попала в плен, мечтала лишь об одном, увидеть его снова, чтобы он спас меня из лап террористов, этих чудовищ, как мне казалось тогда, только чудовищем оказались вовсе не они.

Перед глазами до сих пор стояли кровавые картины того, как мы выходили с отцом из гарнизона, шли, перешагивая через тела молодых курсантов, которых я знала. При этом вглядывалась в лица каждого, страшась узнать в ком-то из них ЕГО.

Я знала, что Клауд сильный, очень сильный, но всё же…, видела, что творили с повстанцами военные Провиданс: беспощадные, хладнокровные искры. Как они разрывали тело на куски без единой эмоции на лице, не важно, кто стоял перед ними: солдат, женщина, мужчина, ребёнок… И сейчас они стояли в нескольких шеренгах, полностью, с ног до головы залитые кровью, с каменными беспричастными лицами. И сделал это с ними— мой отец.

Я до последнего не верила в то, что мне рассказывали про папу в Муравейнике, отказывалась принимать это, надеялась увидеть отца, и получить ответы от него напрямую, что бы он обнял, приласкал и сказал, что это все глупости, страшилки, и всё что про него говорили — ложь.

Сегодня, он ответил на мой вопрос, и с сегодняшнего дня — я его возненавидела.

По моей щеке скатилась слеза, но я даже глазом не повела, боялась, что отец увидит, что плачу и заподозрит неладное.

И боялась не напрасно…

— К чему эти слёзы, дочь? — я вздрогнула, боясь даже посмотреть в сторону этого… монстра. — Посмотри на меня, Мелания, — в это мгновение, даже не заметила, как перестала дышать…. До этого мне казалось, что вспышки ярости Клауда — это самое страшное, что я видела в жизни. Каким же заблуждением это было. Страшнее холодного равнодушия, с которым мой отец вершил расправу над простыми неповинными людьми не было ничего…

— Да… отец, — стараясь не выдать волнение, сказала я.

Папа задрал мой подбородок, всматриваясь в лицо… он свёл брови на переносице, и нахмурился.

— Думал, ты будешь рада, что я наконец пришёл забрать тебя домой.

— Я рада… просто, там же были… обычные люди, дети…

Отец убрал руку, отворачиваясь, посмотрел вновь в остатки лифтовой шахты.

— Это не люди, Мелания…, это мусор, засоряющий нашу жизнь, ненужные пережитки прошлого, оставшиеся со времён второй эры. Они несут только разрушение и хаос в наш, с таким большим трудом налаженный, порядок.

— Но всё же…, они живые люди, как ты можешь так хладнокровно…

— Хватит! — отец схватил меня за плечо, и отвёл в сторону. — Что ты знаешь?

— В смысле?

— Что тебе рассказали про нас?

— Что? Ничего папа, что ты такое говоришь…, меня там держали в заложниках всё время…, и я… ни с кем не общалась, я рада, что…

Резкая пощёчина обожгла моё лицо, я в изумлении уставилась на отца, прикладывая руку к горящей щеке, на глаза вновь навернулись слёзы…, впервые за всю мою жизнь, он ударил меня…

— За что? — дрожащими губами спросила я.

— Только попробуй ещё раз мне соврать!

— Но…, откуда ты…

— Не сомневайся в моих возможностях, дочь. Я ещё раз спрашиваю, что ты знаешь?!

— Я… я… мне рассказали только… про то, что вы делаете с кастами…, про генную модификацию…

— Ещё что?!

— Ничего больше…

Отец больно схватил меня за лицо, сжимая.

— Говори правду!

— Папа, отпусти, мне больно, — взмолилась я. — Больше не знаю ничего, правда, клянусь!

— Ты хочешь сказать, что этот… — отец шумно втянул носом воздух, и, выговаривая слова очень медленно, будто сплёвывая, продолжил. — Это отродье тебе ничего не сказало?

— Что? — я действительно не понимала. — О ком ты? Не сказало, что??

— Не прикидывайся, я говорю про этого выродка, Алекса.

— Но я не знаю никакого Алекса… папа, отпусти, пожалуйста, — я пыталась высвободиться из его хватки, но он не пускал.

— Ну да, конечно, как я мог забыть… его же в этом Клоповнике, или как называется этот никчёмный бункер…, ах, да — Муравейнике, по-другому зовут… Клауд, да?

— Ч..что ты такое говоришь? — в изумлении уставилась на него я.

Отец долго, изучающе рассматривал меня.

— Вижу, ты удивлена, значит он действительно тебе ничего не сказал. Тебе же лучше.

— Не сказал, что?

Но отец уже не обращал на меня внимания и вернулся обратно к лифтовой шахте.

— Протравите хорошенько этих гадов, что бы этот живучий недоносок уж наверняка, наконец, подох. Его вообще видел кто-нибудь?

Солдаты конфедерации отрицательно покачали головой.

Он это о Клауде говорит? Алекс? Это одно из его фальшивых имён с липовых биометрик? Или опять одна из очередных тайн…? Но, честно говоря, сейчас мне было плевать на то, как его зовут, я дико волновалась…, что с ним…, выжил ли он? Я с тоской посмотрела на Катарский наручник и провела по нему подушечкой большого пальца…. Где же ты…, жив ли ты? Знаешь ли ты, что я жду тебя…, и надеюсь, что ты отследишь меня по этому наручнику, который когда-то проклинала…