Эдуардо принял душ и мылся так же тщательно, как оттирал запачканные места в доме. Закончил только тогда, когда обнаружил, что израсходовал весь запас горячей воды.

Оделся, но не для сна: носки, брюки, футболка. Ботинки поставил рядом с кроватью, около дробовика.

Хотя часы на тумбочке и его наручные были согласны в том, что сейчас без десяти три утра, Эдуардо не брал сон. Он сел на постель, упершись спиной в подушку, прижав ее к изголовью кровати.

Дистанционным управлением включил телевизор и перебрал, кажущуюся бесконечной, череду каналов, которые передавались по спутниковой антенне, установленной позади конюшни. Нашел боевик, полицейские против наркобандитов — много беготни, прыжков, стрельбы, потасовок, погонь и взрывов. Выключил полностью звук, потому что хотел слышать, когда где-нибудь в доме раздастся подозрительный шум.

Пил пиво, уставившись в экран, даже не пытаясь следить за сюжетом, просто позволив своим мозгам заполнится абстрактным мельтешением картинок и яркими вспышками меняющихся цветов. Они понемногу стирали темные пятна тех ужасных мыслей. Тех упрямых мыслей.

Что-то стукнулось о стекло окна, выходящего на запад.

Поглядел на жалюзи, которые были плотно закрыты.

Еще раз стукнуло. Как будто камешек по стеклу.

Его сердце бешено заколотилось.

Заставил себя снова поглядеть на экран. Картинки. Цвета. Он допил бутылку. Открыл вторую.

Тук. И снова, почти сразу. Тук.

Возможно, это просто мотылек или жук-скарабей, летит на свет, пробивающийся даже сквозь закрытые жалюзи.

Может быть встать, подойти к окну и убедиться, что это всего лишь летающий жук колотится о стекло, и успокоиться.

Даже не думай об этом!

Большой глоток из бутылки.

Тук.

Видимо что-то стояло на темной лужайке внизу и глядело на окно. Нечто такое, что точно знало, что он здесь и хотело вступить в контакт.

Но на этот раз не енот.

Нет, нет, нет!

Теперь не хитрая пушистая мордочка с маленькой черной маской. Не прекрасная шкурка и хвост с черным колечком.

Мельтешение картинок , цвета, пиво. Выскребать нелегкие мысли, очищаться от заразы.

Тук.

Если он не избавит себя от чудовищной мысли, которая пачкает его мозг, то рано или поздно обезумеет и скорее рано.

Тук.

Если он подойдет к окну, уберет жалюзи и увидит внизу на лужайке чужака, то даже безумие не будет спасением. После этого у него будет единственный выход. — Дуло дробовика в рот, и палец ноги на спусковой крючок.

Тук.

Он повысил громкость телевизора. Еще. Еще. Прикончил вторую бутылку. Громкость прибавил до максимума, — от хриплых звуков бешеного фильма, казалось, затряслась вся комната. Сдернул крышку с третьей бутылки, — нужно  напиться. Может быть, тогда утром он забудет о болезненных, безумных мыслях, которые так настойчиво ему досаждали сегодня, может быть алкоголь их смоет. Или, возможно, он умрет во сне, — его это почти не волновало. Он надолго присосался к горлышку бутылки, стремясь к забвению.

Март, апрель и май Джек пролежал в гипсе, страдая от боли, судорог, мышечных спазм, неконтролируемых нервных тиков и зуда кожи в тех местах, которые нельзя было почесать под гипсом. Он переносил все эти неудобства и многие другие почти безропотно и благодарил Бога за то, что будет жить и сможет снова обнимать свою жену и видеть, как растет сын.

Сложностей со здоровьем было даже больше, чем мелких неудобств. Риск пролежней сохранялся всегда, хотя гипсовый панцирь был сформован с большой тщательностью и большинство сиделок были заботливы, внимательны и опытны. Если пролежень допустить, вылечить его нелегко: могла быстро начаться гангрена. Из-за того, что он периодически пользовался катетером, шансы получить инфекцию мочеиспускательного канала повышались, что могло привести к весьма серьезным формам цистита. Любой пациент, находящийся без движения долгое время, был в опасности из-за возможного образования тромбов в сердце или мозге, что могло убить его или спровоцировать серьезные мозговые повреждения. Хотя Джеку постоянно давали лекарства, чтобы сократить возможность такого осложнения, это было именно то, что его пугало сильнее всего.

И он волновался за Хитер и Тоби. Они были одни, это тревожило, несмотря на то, что Хитер, под руководством Альмы Брайсон, кажется, приготовилась справиться с чем угодно, от одинокого грабителя до нападения враждебного государства. Все это оружие в доме, говорило об душевном состоянии Хитер, — эта мысль волновала его едва ли не больше чем тревога о чьем-либо вторжении.

И деньги, вернее их нехватка, заботили его сильнее, чем возможность закупорки сосудов. Он был нетрудоспособен и понятия не имел, когда сможет снова работать. Хитер была без работы, экономика не показывала признаков выхода из депрессии, а их сбережения постепенно истощались. Друзья из департамента открыли специальный счет на его семью в филиале «Уэллс Фарго Банк», и взносы от полицейских и частных лиц теперь составляли уже более двадцати пяти тысяч долларов. Но медицинские и реабилитационные расходы никогда целиком не покрывались страховкой, и он ожидал, что даже этот фонд не вернет им тот скромный уровень финансовой безопасности, который у них был до перестрелки на станции Аркадяна. К сентябрю или октябрю платить по ипотеке будет нечем. 

Однако Джек был в силах хранить все эти тревожные мысли при себе, частично потому, что знал, что у других людей есть свои тревоги, которые у них могут быть посерьезней, чем у него. А также и потому, что был оптимистом, верующим в целительную силу смеха и позитивного мышления. Хотя некоторые его друзья думали, что его отношение к напастям — это бравада, но он с этим ничего не мог поделать. Насколько себя помнил, таким родился. Когда пессимист глядел на стакан вина и видел его полупустым, Джек не только видел его наполовину полным, но и сознавал, что еще предстоит выпить бо́льшую часть бутылки. Он был в гипсовом панцире и временно нетрудоспособен, но чувствовал, что спасен и избежал постоянной нетрудоспособности и смерти. Он испытывал боль, конечно, но многие люди в этой же больнице страдали от боли пострашней. До тех пор, пока стакан не опустеет и бутылка тоже, он всегда будет предвкушать следующий глоток вина, а не сожалеть о том, что так мало осталось.

В свое первое посещение больницы в марте Тоби испугался, увидев отца обездвиженным, его глаза наполнились слезами, но он прикусил губу и задрал подбородок, пытаясь быть мужественным. Джек сделал все возможное, чтобы свести к минимуму эффект от серьезности своего положения. Настаивал на том, что он выглядит хуже, чем есть на самом деле, и пытался с растущим отчаянием поднять дух сына. Наконец рассмешил мальчика, объявив, что он вообще не ранен, а находится в больнице, участвуя в новой секретной полицейской программе, и появится через несколько месяцев в качестве нового бойца Армии Маленьких Черепашек Ниндзя.

— Да, — сказал он, — это правда. Посмотри, весь этот гипс — панцирь, черепаший панцирь, который пристроили ко мне на спину. Когда он подсохнет и покроется «кевларом», пули от него будут просто отскакивать.

Улыбнувшись против воли и вытерев слезы рукой, Тоби сказал:

— Выглядит похоже, пап!

— Да это правда!

— Ты не знаешь тхэквондо.

— Я буду брать уроки, как только панцирь подсохнет.

— Ниндзя должны уметь пользоваться мечом и всеми такими штуками.

— Побольше уроков, вот и все.

— Большая проблема в другом.

— В чем же?

— Ты не настоящая черепаха.

— Ну, конечно, не настоящая черепаха. Не глупи! Департамент не может нанимать на работу никого, кроме людей. Нарушителям не очень-то понравится, если им придется подавать права на машину представителям иного вида. Поэтому мы вынуждены работать, имитируя Армию Маленьких Черепашек Ниндзя. А что? Разве Человек-Паук на самом деле паук? А Бэтмен действительно летучая мышь?