Однако сначала он не смог даже встать без помощи одной из двух сиделок и ходунков на колесиках. Его бедра высохли. Хотя икроножные мышцы и получали небольшую пассивную нагрузку, они значительно атрофировались. Первый раз в жизни Джек был расплывшимся и дряблым в талии — единственном месте, которое прибавило в объеме.

Прогулявшись по комнате на ходунках с помощью сиделки он вспотел так, что этим потом можно было бы наполнить двухсотлитровую бочку. Тем не менее этот день был праздником. Жизнь продолжается. Он почувствовал себя возрожденным.

Он остановился у окна и увидел как над высокой пальмой, крону которой он видел, когда лежал и был прикован к кровати, появилось в небе трио чаек, прилетевших вглубь страны. Эти морские птицы парили в восходящем потоке воздуха с полминуты, как три белых воздушных змея. Птицы покружились свободно в синеве и исчезли на западе. Джек следил за ними, пока они не пропали из виду, его зрение затуманилось, — ему бы так.

Хитер и Тоби навестили его этим вечером и принесли мороженое с арахисовым маслом и шоколадом.  Несмотря на расплывшуюся талию Джек съел свою порцию.

Этой ночью ему снились чайки. Три. С великолепно широкими размахами крыльев. Такие же белые и сияющие, как ангелы. Они медленно летели, взмывая и ныряя, смело выписывая петли, а он бежал по полям внизу, пытаясь не отставать от них. Он снова был мальчиком, раскидывал руки, как крылья, взбегал на холмы, сбегал по заросшим травой склонам. Полевые цветы хлестали его по ногам, и ему представлялось, что он вот-вот взмоет в воздух, свободный от земного притяжения, и полетит вместе с чайками. Пока он глядел на чаек поля закончились, и он обнаружил, что крутит ногами в воздухе, за краем обрыва с острыми и торчащими скалами, а далеко внизу о них разбиваются мощные волны, белые брызги летят высоко в небо, и он падает, падает…

Он знал, что это лишь сон, но не мог проснуться, как ни старался. Падает и падает, — все ближе и ближе смерть. Падает и падает, — все ближе и ближе  иззубренная черная пасть скал, холодная глубокая глотка жадного моря. Падает, падает…

Через четыре дня повышенно энергичной терапии в Вестсайдской больнице Джека перевезли в реабилитационный центр Феникса. Это было одиннадцатого июня. Хотя перелом позвоночника зажил, он вызвал некоторые повреждения в нервах. Тем не менее прогнозы были превосходными.

Его комната была, как в гостинице. Ковер вместо линолеумного пола, полосатые зелено-синие обои, гравюры в красивых рамах с буколическими пейзажами, яркие, но веселые шторы на окне. Две больничные кровати, однако, противоречили образу «Холидей-Инн».[35]

Кабинет физиотерапии, куда его доставили впервые в инвалидном кресле в шесть тридцать утра двенадцатого июня, был хорошо оборудован тренажерами. Здесь пахло больше гимнастическим залом, чем больницей, что было неплохо. Оценив это так, Джек, представив, что ему здесь предстоит, подумал, что обманывает себя, что это место скорее не гимнастический зал, а камера пыток.

Его физиотерапевту Моше Блуму было под тридцать, рост метр восемьдесят, тело такое накачанное и хорошо сложенное, что он выглядел так, словно тренировался один на один с армейским танком. У него были кудрявые черные волосы, карие глаза с золотыми крапинками, а темная кожа под калифорнийским солнцем стала просто роскошно-бронзовой. В белых тапочках, белых широких брюках и белой футболке он был похож на сияющее видение, парящее в преломлении света в сантиметре над полом, пришедшее, чтобы передать послание от Бога, которое прозвучало коротко: «Нет боли, нет достижений».

— Не очень-то похоже на наставление, то, как вы это произносите, — заметил ему Джек.

— Что?

— Звучит как угроза.

— Вы будете плакать как младенец после первых нескольких занятий.

— Если вы только этого хотите, я могу заплакать как младенец прямо сейчас, и мы мирно разойдемся по домам.

— Вы будете бояться боли до начала тренировки.

— Я проходил терапию в Вестсайдской больнице.

— Это была просто игра в песочнице! Ничего похожего на тот ад, в который я вас собираюсь ввести.

— Вы так умеете успокоить…

Блум пожал своими огромными плечами.

— У вас не должно быть иллюзий о какой-то легкости реабилитации.

— Я изначально человек без иллюзий.

— Хорошо. Вы будете бояться боли, ужасаться ее, избегать, просить отправить вас домой полукалекой, не заканчивая программы…

— Вот здорово, я едва могу дождаться начала!

— …но я научу вас ненавидеть боль вместо того, чтобы бояться ее…

— Может быть, я лучше пойду на уроки по шитью, или испанским языком займусь?

— …а затем я научу вас любить боль, потому что это единственный явный признак того, что вы прогрессируете.

— Вам нужно пройти новый курс по агитации пациентов.

— Вы сами должны себя вдохновить, Макгарвей. Моя основная задача — это бросить вам вызов.

— Зовите меня Джек.

Терапевт покачал головой.

— Нет. Для начала я буду звать вас Макгарвей, а вы зовите меня Блум. Такие отношения всегда враждебны в начале. Вам нужно ненавидеть меня, чтобы сфокусировать на мне свою ярость. Когда это время придет, будет легче ненавидеть меня, если мы не будем пользоваться именами.

— Я уже вас ненавижу.

Блум улыбнулся:

— Вы правильно делаете, Макгарвей.

После той июньской ночи, когда он обнаружил посещение его дома представителем иного мира, Эдуардо жил не желая размышлять о своей дальнейшей судьбе. Впервые за свою жизнь он не желал смотреть в лицо реальности, хотя и знал, что сейчас это важнее, чем когда-либо прежде. Для него было просто необходимо посетить одно место на ранчо, где нашел бы — или, наоборот, не нашел бы — доказательства, подтверждающие его самые черные подозрения о природе «гостя», который зашел в его дом, когда он сам находился в конторе Тревиса Поттера. Но он старательно избегал этого места, даже не глядел в сторону того холма.

Пил слишком много и совершенно об этом не тревожился. Семьдесят лет жил под девизом «Умеренность во всем», но сейчас, находясь в состояния унизительного одиночества и страха, он отверг этот рецепт. Он хотел, чтобы пиво — которое он время от времени перемежал хорошим бурбоном — оказывало на него максимально возможное отупляющее действие. Но он приобрел жуткий иммунитет к алкоголю. И даже когда заливал в себя дозу, достаточную для того, чтобы ноги и позвоночник стали резиновыми, то мозг все еще оставался слишком ясным.

Теперь Эдуардо читал исключительно книги того жанра, к которому недавно пристрастился: Хайнлайн, Кларк, Брэдбери, Старджон, Бенфорд, Клемент, Уиндем, Кристофер, Нивен, Желязны. Точно так же, как он когда-то обнаружил к своему удивлению, что фантастика может быть стимулирующей размышления и содержательной, теперь он узнал, что она может быть и наркотической, лучшим наркотиком, чем любой объем пива, и менее обременительной для мочевого пузыря. Эффект — просветление и удивление, или интеллектуальное и эмоциональное отупение — зависел строго от желания читателя. Космические корабли, машины времени, кабины телепортации, инопланетные миры, колонизированные луны, инопланетяне, мутанты, разумные растения, роботы, андроиды, клоны, разумные компьютеры, телепатия. Флот военных космических кораблей, отправленный сражаться далеко в другую галактику, гибель вселенной, обратное течение времени, конец всего! Он терялся в этом тумане фантастики, в этом завтра, которого никогда не будет, только чтобы не думать о немыслимом в настоящем.

Пришелец никак не проявлял себя, затерявшись в лесу, и дни проходили без новых происшествий. Эдуардо не понимал, неужели тому потребовалось преодолевать миллиарды километров пространства или тысячелетия времени только для того, чтобы завоевывать Землю черепашьими темпами..

Конечно, пришелец мог быть настолько чуждым человеку, что мотивации его поступков могли быть загадочны и даже совершенно непостижимы для человека. Завоевание Земли, возможно, вообще никак не интересует того, кто прошел через дверь, а его концепция времени может быть так радикально отличной от концепции Эдуардо, что дни для пришельца похожи на секунды.